От сдержанного волнения у Алексея на лбу выступил пот. Лыков тоже устало полез в карман за платком. Платок у него был красиво отделан мережкой заботливыми руками Марьи Ивановны, аккуратно свернут и надушен «Шипром». Неторопливо развернув его, майор Лыков вытер им вспотевшие залысинки и шею.
— Извини, замполит, погорячился я… Дергают тебя, дергают, дня не бывает без этого — вот и выходишь из равновесия… Вчера опять из штаба звонили! Кто, говорят, вам разрешил расходовать горючее на кинопередвижку? Далось им это горючее… А дело у нас, известно, общее. Недостатки, конечно, есть, уйма недостатков. Будем их вместе изживать, своими силами, без особого шума. Сор из избы выносить, полагаю, не станем.
— И скрывать недостатки нам, пожалуй, нет смысла. Ведь мы с вами коммунисты.
Майор, словно прицеливаясь, одним глазом взглянул на своего заместителя.
— Несговорчивый ты человек, замполит. И главное, к любой мелочи обязательно партийную подкладку… Вот тоже мне марксист-ортодокс! Я пораньше твоего в партию вступал, понимаю, что к чему. И вообще… В какую группу пойдешь на политзанятия — к Фомину или к Захарчуку?
— Пойду к Фомину.
— Хорошо. Я у Захарчука посижу.
Лейтенант Фомин проводил политзанятия в своем взводе, с радиотелеграфистами. Группа собиралась в учебный класс на втором этаже казармы. На стенах класса висели схемы радиостанций и таблицы с формулами. На каждом столе было прикреплено по два телеграфных ключа. Головки их блестели, отполированные руками солдат.
Шумно, с оживленными разговорами и смехом, солдаты не входили, а влетали из коридора в класс. При виде нового замполита, который, заложив руки за спину, рассматривал схемы радиостанций, затихали и рассаживались по своим местам.
Один из солдат задержался возле старшего лейтенанта. По-видимому, его заинтересовало, почему так внимательно рассматривает замполит схему передатчика. У солдата были по-детски припухлые губы, чересчур оттопыренные тонкие уши и забавный хохолок на затылке.
— Как, по-вашему, — повернулся к солдату старший лейтенант, — правильно сделан чертеж схемы?
— Правильно, товарищ старший лейтенант, я сам чертил.
— Как ваша фамилия?
— Рядовой Клюшкин.
— А вы уверены, что правильно? По-моему, в схеме допущена ошибка.
Солдаты подходили ближе, окружая офицера.
— Кто может указать на ошибку в схеме? — весело спросил Званцев.
— Виноват, товарищ старший лейтенант, — Клюшкин смущенно потеребил мочку своего уха. — Ошибочка, действительно, допущена. Только сейчас заметил.
— Хорошо, что заметили. Теперь остается исправить ошибку.
Дневальный прокричал: «Приступить к занятиям!» Солдаты начали занимать свои места за столами. В класс вошел руководитель политзанятий. Это был среднего роста офицер, хмурый и какой-то помятый. Щеки его и подбородок покрывала золотистая, как стерня, щетина.
— Ко мне на занятия, товарищ старший лейтенант? — спросил Фомин. — Очень приятно…
Но видно было, что ему не так уж это приятно. Прижимая под мышкой тетрадь в черной дерматиновой обложке, Фомин пытался застегнуть воротник гимнастерки. Однако это ему не удавалось, потому что на том месте, где должна быть пуговица, торчали лишь кончики белых ниток. Воротник упрямо выворачивался, обнажая неровно подшитый, помятый и засаленный подворотничок.
— У вас рассказ сегодня? — спросил Званцев, чтобы замять неловкость.
Фомин зачем-то потрогал под мышкой тетрадь.
— Да, вот… Можно начинать?
— Начинайте.
Фомин раскрыл тетрадь и начал рассказывать о боевых традициях Советской Армии. Званцев пристроился за самым задним столом и слушал. Ему не понравилась манера лейтенанта держаться на занятиях. Казалось, он делал все возможное для того, чтобы не видеть своих слушателей — закатывал глаза к потолку, глядел то в окно, то в тетрадь. Говорил он так громко, будто выступал не в маленьком классе, а на плацу перед выстроившейся дивизией.
Кто-то из солдат украдкой читал книжку — замусоленную, без обложки, кто-то писал письмо. Руководителя занятий все это как будто совершенно не касалось. Он делал свое дело. Три шага вправо, три шага влево, а на полпути взгляд в раскрытую тетрадь.
К концу первого часа Фомину пришлось заглядывать в тетрадь все чаще. Однако записи в ней, как видно, не вдохновляли его, и он начинал повторять уже сказанное.