От дороги по взгорью, чуть пригнувшись, к могиле приближаются мои товарищи — весь дивизион. Впереди шагает подполковник Левицкий. Я беру в свои ладони руки женщины-латышки. Они у нее в красных заштопанных варежках, по-мужски большие.
— Спасибо, мамаша, от всего сердца спасибо. Не уходите, вы не помешаете нам.
Она кивает головой в знак согласия, но все же отходит в сторону. «Матери, — подумалось мне, — всегда в сторонке, всегда в тени…»
Окружив братскую могилу, солдаты снимают шапки-ушанки. Некоторое время все стоят в молчании. И тишина вокруг такая, что слышно, как гудят у дороги телеграфные столбы.
IV
Вот и полигон. Мы с ходу занимаем огневые позиции. Наша машина, свернув с дороги и покачиваясь на кочковатом лугу, идет дальше. Бондаренко, подобрав полы шинели, бежит впереди нее, чтобы показать, где надо остановиться. Шапка у него сдвинута на затылок, а правую руку он держит на весу, словно ведет за собой машину на невидимом поводке. Мы в ожидании команды еще сидим в кузове, но каждый из нас, словно сжатая пружина, готов к действию.
— Стой! Слезай! Расцепляй!
Ефрейтор Беридзе проворно и в то же время бережно передает мне панораму орудия. Затем я беру у него и автомат. Костя первым выпрыгивает на землю и снова принимает у меня панораму, свое и мое оружие.
Следом за наводчиком и я соскакиваю с машины. Ноги ударяются о мерзлую землю, и я невольно приседаю. Костя поддерживает меня.
— Ай-яй!..
Теперь мы уже вдвоем помогаем остальным номерам расчета прыгать на землю.
В полном молчании отцепляем от машины орудие — каждый точно знает, что делать. Беридзе расчехляет прицел и вставляет в него панораму. Он слишком горячится, торопится, у него что-то не получается. Рядом с ним сержант Бондаренко. Иней на рыжеватых бровях растаял и теперь блестит росинками. Глаза его строгие и участливые.
— Спокойно, Беридзе, спокойно!..
Затем мы готовим под орудие площадку, отрываем сошниковые борозды. Мерзлая, твердая как железо земля звенит под ломами и кирками, голубоватые искры высекаются из нее.
Мне становится жарко. Капельки пота сползают со лба на щеку, затем на губы. Они соленые и щекочут, но нет времени смахнуть их. Ведь наше орудие первое, оно будет вести пристрелку.
Едва закончили на огневой позиции самые необходимые работы, как послышался звонкий голос радиста ефрейтора Горлова. Ефрейтор откликается на позывные с наблюдательного пункта. Я знаю, что это начало «боя».
Дальнейшее происходит словно в каком-то угаре. С наблюдательного пункта одна за другой поступают команды. Их принимает и звонко выкрикивает, высунувшись по пояс из окопчика, радист Горлов, затем повторяет старший по батарее, а за ним — сержант Бондаренко.
Я делаю все, что положено делать заряжающему, но чувствую, что получается у меня не так хорошо, как получалось в орудийном парке. От сознания своей неловкости еще более потею, теряюсь, все тело становится каким-то деревянным. Мне кажется, что не сам я, а кто-то другой, более сильный и спокойный, берет тяжелый снаряд, затем, шагнув с ним, становится на то место, где секунду назад стоял замковый Егорычев, и направляет снаряд в темное отверстие ствола. С ужасом сознаю, что не могу управлять своими движениями, не могу их ускорить. И еще странно: даже в смысл команд, таких понятных и ясных на тренировках, не могу сейчас вникнуть. Беридзе производит манипуляции у прицельных приспособлений, вслух читает показатели на шкалах. И его я не понимаю, хотя и слышу.
Что же это происходит со мной, ребята? Только бы выдержать, не подвести расчет!
Первый выстрел окончательно оглушил меня. Растерянно смотрю на рваные клочки пороховых газов и… не знаю, что делать дальше.
— Данилов! Не мешкайте, Данилов!
Наши снаряды падают где-то за волнистой кромкой синеющего вдали леса. Мы не видим разрывов, но их видят с наблюдательного пункта все, кто там находятся, в том числе и наш генерал. Неужели не выполним задачу?
И вот отбой. Стреляли мы, оказывается, хорошо. Весь я начинаю словно оттаивать. Хорошо!..
Обедаем у походной кухни, расположившейся на опушке леса. Неподалеку, на огневой позиции, темнеют орудия нашей батареи. Там и сям на бивуаке видны группы солдат, слышен оживленный разговор, смех. Наверное, вот так же было на фронте после боя.
Пристроившись на еловых ветках, набросанных кем-то на предыдущих стрельбах, я лениво хлебаю наваристый борщ. Ко мне подсаживается командир расчета: