— Чего к девчонке пристаешь? Чего надо, сатана непутевый? Господи, прости меня грешную… Вот навязался на мою душу!.. Чего бельма вытаращил? Носит тут тебя нечистая сила!..
Как-то утром я по пути в школу подошел к твоему дому. Мне нужно было предупредить тебя, чтобы ты захватила краски — оформлять стенную газету. Чтобы Просянка не заметила, притаился за плетнем. И вот слышу она кричит:
— Нечего тебе там хвостом вертеть, в твоей школе! Прыгают, полуголые, гогочут, беса тешат… А мать тут хоть разорвись одна.
— Мама, я тебе помогаю, — робко возразила ты.
— Уж напомогала! Все с книжками да с книжками… Какую-то стенгазету выдумали. Тьфу! Не пойдешь больше в школу! Писать-читать умеешь, и хватит.
— Нет, пойду.
— Не пущу я тебя, окаянная, не пущу! Слышишь? На грех на великий… Не пущу! Небось энтот, Данилов-то Федька, антихрист лохматый, где-нибудь уж дожидается. Ишь, разбаловалась — в открытую с ребятами шлындается. Поди и в комсомол бесовский тянет? Отвечай, если мать спрашивает!
Ты со школьным портфелем стояла у порога, прислонившись лбом к дверной притолоке. Сквозь щель в плетне я видел твои худенькие плечи и две толстые, нетуго заплетенные косы, которые мягко спускались по спине. Мать замахнулась на тебя комлем веника, но ты даже не пошевельнулась.
— Как хочешь бей, а учиться я все равно буду! — произнесла ты негромко, с каким-то упрямым отчаянием. — И в комсомол все равно вступлю!
— Вот ты как с матерью разговариваешь!.. Господи, за что ты наказываешь меня, разнесчастную? Ну за что? Сил моих нету… Уж лучше возьми меня от этой жизни треклятой! О господи!..
Она упала головой на порог и, полузакрыв лицо фартуком, начала биться в истерике. Ты присела рядом с ней на корточки.
Я не стал дожидаться, чем все кончится. Без оглядки побрел, сам не зная куда.
В тот же день я попытался заговорить с тобой о твоей матери, но ты обожгла меня сердитым взглядом.
— Мою мать не тронь! Что она тебе сделала плохого?
— Она тебе плохое делает!
— Сами как-нибудь разберемся. Не вмешивайся в чужие семейные дела.
Не вмешивайся! Как мог я не вмешиваться, если видел такое. Но если уж ты сама потребовала не вмешиваться, что ж… Пусть будет так.
— Ладно, разбирайтесь, — сказал я угрюмо.
Разговор на этом мог бы закончиться. Но ты, Наташа, сама виновата, что произнесла тогда очень обидные слова. Удаляясь от меня, ты оглянулась и через плечо обронила:
— Разберемся, не беспокойся. И вообще, чего ты за мной бродишь как тень? Стыдно к девчонкам приставать.
Приставать! Я не мог снести обиды и в ответ тоже зло обидел тебя. Словно камнем бросил тебе в спину:
— Очень ты мне нужна, монашенка несчастная! Иди и молись со своей ненормальной мамашей.
Так произошла наша первая в жизни размолвка. Моя мама сказала однажды с ласковой требовательностью:
— Ну-ка, рассказывай, Феденька, что с тобой творится.
— Так, ничего…
— Не обманывай! Разве не вижу, какой ты сумрачный?
Краснея и запинаясь, я рассказал ей, что обидно мне за Наташу, которую Просянка с толку сбивает. Мать слушала, не перебивая. Потом вздохнула и сказала удивленно:
— А ведь ты вырос у меня, Феденька… Ну что тебе присоветовать? Зря ты, хлопец, убиваешься, честное слово. Дружба у вас с Наташей, если она настоящая, останется. И кое-что посильнее дружбы придет — никуда от этого не денешься… Вот Прасковью Ласточкину сильно не осуждай, сынок. Жизнь у нее сложилась тяжелая. Не знаю, поймешь ты или нет, только сильно любила она одного забулдыгу. Наташа-то, почитай, и не знает своего отца. Бродил он где-то по белу свету, счастья-удачи шукал. Не бывает счастья человеку, если он только о себе думает, а людям горе приносит. Так и сгинул где-то Митрий Ласточкин. Ни слуху ни духу… Потому Прасковья и обозлилась, добрым людям перестала верить. Потому и в молитвы ударилась… Говорят, и дочь с толку сбивает. Вы бы там через комсомол, что ли, повлияли как-нибудь…
Но как могли мы повлиять на тебя, Наташа, если ты все-таки послушалась мать и в комсомол так и не вступила, если на все попытки одноклассников коснуться щекотливого вопроса отвечала резко, с каким-то надрывом:
— Да, моя мать верующая! А разве религия у нас под запретом? Может, и я верующая, это вас не касается. По успеваемости и дисциплине ко мне претензий нет? Нет! Чего же вы от меня хотите?
Меня ты избегала до самого окончания десятилетки. И даже на выпускном вечере, на том вечере, когда мы, получив аттестаты зрелости, почувствовали себя по-настоящему взрослыми, держалась подальше от меня. Разве я это не видел? И танцевала на вечере с другими ребятами, больше с Василием Волошиным. Я тоже делал вид, что не замечаю тебя, ухаживал за длинной, как жердь, глуповатой Клавдюхой Струковой…