Еще раз глубоко, словно курильщик, затягиваюсь воздухом. Головокружение проходит. Как-то по-новому сияет мир, заполненный солнцем, зеленью, голубизной неба.
К нашему орудию подходят старший по батареи и незнакомый мне офицер с фотоаппаратом.
— Вот вам и Данилов, — кивая на меня, говорит Морковин, — самая подходящая кандидатура для очерка. Отец — артиллерист, геройски погиб в боях за Прибалтику. Сын тут же служит, отличник. Чего вам еще?
— Да, может получиться очерк, — соглашается корреспондент. — Для начала сделаем снимок, Повернитесь-ка; товарищ ефрейтор, вот в эту сторону.
Я почувствовал себя неловко и попросил:
— Разве наводчик второго орудия хуже работал?
— Наводчик второго? — подумав, переспрашивает лейтенант Морковин. — Трудно сказать… Оба расчета действовали отлично.
— Значит, и писать надо обо всем расчете!
— Ну посмотрим, посмотрим, — посмеивается корреспондент. — Давайте побеседуем.
Он завел с нами длинный разговор об учебе, солдатской жизни, о родных…
Сфотографировал расчет в полном составе у орудия.
Собираясь уходить, отвел меня и Костю в тень густой ели.
— Сделаем кадр на всякий случай. Ну-ка, обнимитесь, дружки, — попросил он. — И улыбайтесь, будто перед вами не я, а ваши девушки. Шире улыбайтесь!
От необычной просьбы мы и на самом деле растянули рты до ушей.
Именно этот снимок и поместили в окружной газете, которую мы получили через несколько дней, уже возвратись в военный городок.
Своего слова корреспондент все-таки не сдержал. В очерке он не столько писал о расчете, нашем дружном боевом коллективе, сколько расписывал меня. И заголовок очерка относился исключительно к моей особе: «По отцовской стезе».
Если говорить правду, то в солдатской жизни нет более счастливого события, чем отпуск домой, на побывку. Ведь он предоставляется за отличную учебу, старательную службу…
…Автобусная остановка в нашем селе как раз напротив школы. В эту школу мы с Наташей ходили десять лет. Как глаза близкого человека, смотрят на меня ее окна. И сдается, будто в них и радость оттого, что они вновь видят меня, и грусть оттого, что все дальше и дальше уходит мое детство.
Неведомая сила тянет меня поближе к школе. Мне знаком каждый кирпич в стене, каждый сучок в досках крылечка, каждая веточка на березах, что растут вокруг школьного двора…
Впрочем, нет, не все знакомо. Без меня посажены вот эти молоденькие яблони. Нет забора, возле которого Васька Волошин снежками «расстреливал» диковатую девчонку Наташку Ласточкину. Вместо забора — легкая ограда из штакетника.
А самое главное, в этом добром здании давно нет ни меня, ни Наташи. Там новая смена, новые ребячьи лица, новые голоса. Правда, сейчас в школе тихо: у ребят летние каникулы. Но мне кажется, что я слышу разноголосый гомон, слышу, как заливается звонок, зовущий на уроки, как хлопают двери.
Вот и сестренка бежит.
Я на лету подхватываю Марусю, черненькую, как головешку, в пестром сарафанчике. Высоко поднимаю ее. Цепкие ручонки обвивают мою шею.
— Ой, Феденька, братик!..
— Глазастая!.. Откуда мчалась-то?
— Из школы. Мы там гербарий делаем. Выглянула в окошко, а ты уже далеко. Я тебя сразу узнала!
А вот и Ксана мчится. Такой же, как на Марусе, сарафанчик пузырем надувается на ветру, волосенки светленькие. И вся она маленькая, легонькая, похожая на одуванчик. Будто ветерком несет ее ко мне вдоль улицы.
— Федя! Федя!..
Ах вы, стрекозюльки мои дорогие!
— А у нас дома знаешь кто? — спрашивает Ксана, и прозрачно-серые глаза ее округляются. — Милиционер, вот кто! На мотоцикле приехал. Хотел к маме на ферму, а я сказала, что мама скоро обедать придет. Он и остался на крыльце. Я к маме сейчас сбегаю — одним духом! — И убежала.
У нашего дома действительно стоял синий мотоцикл с коляской. На покосившемся крылечке (поправить надо во время отпуска!) сидел человек в милицейской форме. Синий папиросный дымок тянулся к резному карнизу.
Лицо милиционера, широкое, лукаво-озорное, показалось мне знакомым. Да это же Антон Лесных, бывший вожатый нашего пионерского отряда!
Антон тоже узнал меня. Рот растянулся в улыбке до самых ушей, и без того маленькие глазки превратились в щелочки. Спускается по ступенькам, руки в стороны.
— А не обманывает меня зрение? Федя Данилов собственной персоной! И без пионерского галстука… На погонах нашивки, на груди знаки отличия — военный человек!