Неторопливо расстегнул духовный пастырь одну пуговицу на рукаве черной сатиновой рубашки, начинает расстегивать другую. И вдруг рывком откуда-то не то из рукава, не то из-за пазухи выхватывает маленький никелированный пистолет. Антон снизу вверх ударяет бандита по руке. Почти одновременно с выстрелом звякнуло стекло, в которое угодила пуля.
Что тут началось! Перепуганные старухи бросились к двери, а милиционер, стоявший у порога, никого не выпускал. Визг, шум, переполох. Воспользовавшись смятением паствы, мордастый метнулся к окну.
Однако выскочить на улицу ему не удается. Мы с Антоном стаскиваем его с подоконника, заламываем ему за спину руки и стягиваем их моим брючным ремнем.
Не остается в стороне и дед Родион. Засучив левый рукав бандита до самого плеча, он торжествующе провозглашает:
— Глядите, люди добрые, глядите!
На мускулистой руке «духовного пастыря», пониже локтя, неистребимым клеймом вырисовывается свастика. Фашистский знак чернеет жирно, будто выложенный из толстых, насосавшихся крови пиявок.
— Глядите, кто ваш отец святой, глядите! Он карателем фашистским был во время войны!
Верующие глядят и ужасаются, в избе стоит разноголосый гомон. Одни громко молятся, прося бога избавить их от «антихристова наваждения», другие проклинают убийцу, втесавшегося в доверие к ним. Нашлись и такие, близкие которых погибли от рук фашистов и их наемников. Эти голосят, причитают, тянутся к Сеньке Шкуре, чтобы вцепиться ему в бороду. А он, хищно ощерясь, исподлобья зыркает по сторонам, нижняя губа у него отвисла от страха и бессильной ярости.
— Все видели? — спрашивает Антон. — А теперь можете продолжать молиться, можете расходиться по домам — по желанию почтенной публики.
Один за другим сектанты потянулись из избы. Не берусь судить о их чувствах и переживаниях, но не сомневаюсь, что у большинства из них слепая вера в бога поколебалась.
К выходу направилась было и тетка Глафира, но я беру ее под локоток.
— Обождите, тетушка, мы с вами разговор не закончили.
Брезгливо-презрительная гримаса соскочила с лица Глафиры, как маска. Теперь физиономия у нее испуганная и растерянная. Мешочки щек еще более обвисли и дрожат от сдержанных рыданий. Приложила к глазам платочек.
— О чем нам разговаривать-то, Христос с тобой?
— Где Наташа, что с ней?
— Да расхворалась она, Христос с ней!.. Дома лежит…
— Мне ее нужно видеть.
— Что ты, что ты! — испуганно машет Глафира. — Нельзя ее тревожить, никак нельзя. К тому же ночь на дворе. Девица в постели, а к ней парень… Ох, не возьму я такого греха на душу! В крайности, завтра придешь, Христос с тобой…
Вижу, хитрит чего-то преподобная, чего-то ловчит. Это укрепляет мое желание, мою волю увидеть Наташу сегодня же, немедленно.
— Чем болеет Наталья? — спрашиваю я.
Глафира не отзывается. Притворяясь, что не слышала моего вопроса, говорит — не мне, а будто бы сама себе:
— И меня господь сподобил благости своей, и мне ниспосылал откровения свои… Почему же меня не удостоили большой чести пострадать за веру Христову? Я готова разделить участь брата Сергия.
— Разделите, если надо, — успокаиваю я ее.
Неожиданно преподобная Глафира, готовая пострадать за веру Христову, обращается ко мне. Не скрывая неистовой злобы, шипит как змея:
— А не будет же по-твоему, искуситель проклятый! Богу Наталья принадлежит, а не тебе, вот! Все письма, письма строчил, грамоты антихристовы… И всем скопом бесовским бумагу составили девице… А я на что? Собирала ваши бумаги да в печку. Негоже девицу, ставшую на путь истинный, тревожить, негоже расстраивать.
— Значит, вы перехватывали письма к Наташе? Какая же вы стерва, тетка Глафира!
— А ты исчадье сатаны, тьфу, тьфу!
К нам приближается Антон. Он тянет шутливо:
— Ну, ладно, ладно, Глафира Тихоновна, не серчай, приглашай в гости.
Живет Глафира на самом краю села в небольшом кирпичном домике, крытом соломой. У порога вместо ступеньки лежит половинка мельничного жернова. Сердце мое сжимается сладкой болью: совсем рядом, вот за этой стеной, за этими окнами, — Наташа.
С удивительным проворством Глафира первой поднимается на жернов. Она предупреждающе выставляет вперед ладони.
— Уж обождите минутку, настырные!.. Предупредить надо Наталью, а то напугается, Христос с ней…
— Нет, войдем вместе! — твердо говорю я.
— Я за Наталью перед богом отвечаю. Ждите!
Мое нетерпение, мое взбудораженное состояние в какой-то степени передается и Антону. Оставив шутливый тон, лейтенант приказывает строго: