— А ну, тетка Глафира, не финти, открывай дверь! Видали, какой замчище навесила…
— Ох, грехи наши великие! Ну входите, что ли… В избу, в избу входите, там Наталья. Я сейчас…
— И вы вместе с нами! — требую я.
— Бесстыдники, неужто и на двор не пустите?
В эту минуту — не показалось ли мне? — в противоположной стороне сеней, в клети, отгороженной досками, кто-то глухо вскрикнул. Загремело железо, и что-то мягко упало на пол. Глафира испуганно и суетливо подталкивает нас в избу.
— Ну входите ж в избу, входите, Христос с вами!.. Я на одну минутку. Кошка в клеть забралась, свалила что-то.
— Тетка Глафира, не финти! — останавливает ее Антон. — Кошка не кричит человеческим голосом. Кто там?
Я не жду, что ответит Глафира. Хватаюсь за замок, что висит на двери в клеть, и вырываю его вместе с кольцами. На пол летят щепки, шурупы и еще что-то. Ударом ноги распахиваю дверь и вхожу в темную клеть. Антон следует за мной. Он тащит за собой Глафиру. Она упирается и бормочет не то молитвы, не то проклятия. Антон сует мне в руки карманный фонарик.
— Ну-ка, Федор, посвети.
Пучок света зайчиком пробегает по узенькому окошку, занавешенному байковым одеялом, по старинному, с выпуклой крышкой сундуку, по деревянной койке, на которой нет никакой постели. Из-под сбившейся рваной дерюги видны голые доски. С койки зайчик спрыгивает на пол. И тут на полу, возле койки…
До сих пор не могу без содрогания вспоминать ту минуту!
На полу, одетая в длинную, похожую на саван рубаху, без сознания лежит она, моя Наташа. Испитое, по-детски маленькое личико, в мучительном оскале, как у мертвой, белеют плотно стиснутые зубы. Левая рука девушки висит в воздухе, прикованная железной цепью к стене.
Что происходит дальше? Кажется, передав фонарик Антону, я поднимаю Наташу. Она такая легонькая, что я без всяких усилий мог бы донести ее до самого своего дома на вытянутых руках. Тяжелее ее хрупкого тельца цепь, что гремит при каждом движении.
Осторожно кладу Наташу на койку. Антон выталкивает Глафиру из клети.
— Воды быстрее!
Мне никак не удается разжать зубы девушки. Край эмалированной кружки стучит о них, вода расплескивается. А тетка Глафира, словно посторонняя, стоит себе в сторонке, вздыхает:
— Господь дает жизнь человеку, господь и отнимает ее. На все воля божья…
Чертова ведьма, она уже обрекла на смерть родную племянницу! Со сдержанной яростью потрясаю железной цепью.
— А это зачем? Тоже воля божья?
— Чья же еще? Известное дело, божья. Не подумайте чего худого, Христос с вами. Лукавый соблазнял Наталью, тянул в петлю или в омут… Разве углядишь? Пришлось на цепочку для спасения души…
На вопрос Антона, вызывала ли врача к больной, Глафира продолжает упрямо бубнить свое:
— Что доктор! На все воля божья…
Проклятая цепь! Я не могу даже вынести Наташу на свежий воздух. Заставляю Глафиру разомкнуть оковы, но та не трогается с места.
— Не знаю, не знаю… Запамятовала, где ключик.
В полутьме ощупываю цепь. Железный браслет, стискивающий запястье девушки, состоит из двух половинок, скрепленных небольшим круглым замком. Сорвать бы его, да боюсь поранить руку девушке. Тихонько выкручиваю его, выкручиваю — выкрутил! Цепь, звякнув, падает на пол.
Словно почувствовав освобождение, Наташа открывает глаза. Долго, непонимающе смотрит на меня. И вдруг, мучительно запрокинув голову, выдыхает со стоном:
— За что такие испытания, господи? Возьми меня скорее!..
Трудно понять, заснула она или снова потеряла сознание. Ясно одно: нужна срочная медицинская помощь. Антон тормошит меня, растерявшегося, не знающего, что же теперь делать.
— Неси, Федор, ее в машину. Завезем в больницу, потом уж со святой братией до места. Поехали, тетка Глафира!
— В больницу, что ли?
— Там тебе делать нечего. В другом месте полечим.
— Куда же?
— Увидишь.
— Что ж, Христос терпел и нам велел…
Эти слова Глафира произносит со вздохом покорности, но глаза ее на окаменевшем лице, освещенном фонариком, горят лютой ненавистью.
XIV
По всему району и дальше разнеслась весть о том, что в Репном арестован бандит и фашистский холуй, ловко игравший роль духовного пастыря. Известны стали и его объяснения на первых допросах. Вытирая красным кулачищем слезы, он уверял, что двадцать лет приносит покаяние в грехах, что сам Христос всемогущий призвал его возглавить паству и повести ее по пути спасения. Еще уверял, что душа у него стала в постах и молитвах кроткой, как у агнца.