Оглядываюсь еще раз и вижу Резникова уже шагах в пятидесяти от себя. Неужели мне придется уступить ему первенство? Снова делаю сильный рывок и… с разбега врезаюсь левой лыжей в пенек. В то же мгновение от удара разрывается ремень на лыже. Я кувырком, гремя палками и перекрещенными лыжами, лечу в снег. Поспешно поднявшись, осматриваю лыжу. Убеждаюсь, что для починки нужен небольшой ремешок или веревочка. Шарю по карманам: поломанная спичечная коробка, две монеты — и больше ничего!
Слышу, приближается Резников. Чуть поскрипывают его лыжи. Даже дыхание ефрейтора слышу — глубокое, ровное. Освобождая ему лыжню, отхожу в сторону. Вот, думаю, пройдет сейчас, бросив взгляд победителя. Чтобы не встречаться с ним взглядом, наклоняюсь над своей лыжей, перебираю ремешки, будто делом занят.
Резников поравнялся со мной и остановился. Мне хочется крикнуть ему: «Ну чего вы смотрите? Проезжайте!» Но сдерживаю себя и молчу, не поднимая головы.
— Что, товарищ Локотков, авария?
В голосе ефрейтора, слегка хрипловатом, что-то не улавливаю насмешки.
— Ремень порвался… — признаюсь я.
— А запасного не захватил? — Ефрейтор молча берет у меня лыжу и с самым серьезным видом начинает прилаживать к ней новое крепление. Он щурится от яркого солнца, и в серых глазах его, в самых зрачках, прыгают знакомые мне озорные искорки. Шапка его сдвинута на затылок, а ко лбу приклеился мокрый, коротко подстриженный рыжеватый чубчик.
— Товарищ ефрейтор, оставьте, я сам. Не теряйте напрасно времени.
— Я его и не теряю, тем более напрасно. Польза прямая: видите, капитальный ремонт приближается к концу.
Буквально через минуту моя лыжа лежит на снегу. Едва всунул я носок сапога в ремень, как Резников быстро затянул крепление.
— Идите!
Поблагодарив ефрейтора, я с силой отталкиваюсь палками. И снова кланяются мне березки в пуховых платках, опуская чуть не до земли свои ветки, в торжественном молчании замирают красавицы ели, снова, как маленькие костры, вспыхивают на поворотах сигнальные флажки.
Первые минуты после короткого вынужденного отдыха я чувствовал себя хорошо. Однако вскоре усталость начала с новой силой сковывать мускулы. Ноги стали тяжелые, будто налитые свинцом, не хотели гнуться. Ныла спина. И очень хотелось пить. Зацепив на ходу горсть снега, я отправил его в рот. Мягкий и пушистый, он быстро растаял в пересохшем рту. От него и влаги почти не осталось. Я нагнулся и взял снега побольше, сжал его в ком.
— Не забываться! — ефрейтор Резников в шутку грозит мне палкой. — Вы разве не знаете, что снег нельзя есть?
Да, я это знал. И врач, и командир предупреждали нас об этом. Они говорили, что можно простудить горло, заболеть. Но я больше не мог терпеть. И двигаться был уже не в состоянии. Вот тебе и финиш, вот тебе и первенство!..
Ефрейтор поравнялся со мной и сунул мне в руку что-то белое, твердое.
— Положите в рот, это очень помогает.
Сахар! Многие опытные лыжники говорили, что в кроссе на большую дистанцию рекомендуется сосать сахар. Но почему же я забыл в тумбочке специально приготовленный кусочек? А вот, ефрейтор Резников не забыл. И отдает мне свой запас.
— Не возьму, — твердо сказал я.
— Почему?
— Потому что вы для себя взяли.
— Чудак человек! Если бы я хотел, то давно бы съел. Кладите в рот и не отставайте от меня!
Он пошел вперед своим неторопливым, размашистым шагом и даже не оглянулся, будучи уверен, что я не отстану.
Кусок ли сахару, медленно таявший во рту, или вера ефрейтора в мои способности — не знаю, что придало мне силы, но я не отставал. По инерции передвигались мои ноги, механически взмахивали руки. Будто на невидимом буксире вел меня за собой ефрейтор Резников, наш комсомольский вожак. В тот момент, когда мне становилось особенно трудно, когда я не мог поспевать за своим ведущим, ефрейтор немного замедлял движение.
Я понимал, что Резников мог бы идти быстрее, но он не хотел оставлять меня. И я, чтобы не подводить его, находил в себе силы следовать за ним.
До финиша оставалось совсем немного: подняться на последнюю, самую крутую гору и, скатившись с нее, пройти каких-нибудь триста метров.
Вот мы и поднялись. Теперь под гору легче.
— Не отставайте, товарищ Локотков!
У финиша много народу, сверкают на солнце трубы оркестра, пылают красные полотнища с лозунгами. И вот оркестр грянул марш. Бодрые звуки его отдаются в моем сердце, и оно колотится часто-часто от напряжения, радости и восторга.