Мне видна финишная ленточка — узкая бумажная полоска. Я собираю последние силы и стараюсь пойти рядом с ефрейтором. Он усмехается лукаво, подзадоривающе и вырывается вперед, разрывая грудью ленточку.
Я прохожу финиш секундой позже и также касаюсь грудью ленточки, которая вьется за ефрейтором Резниковым.
Затем мы замедляем движение, не спеша идем рядом, и гром аплодисментов сопровождает нас. Финишная ленточка, приставшая к нашей одежде, соединяет меня с комсомольским организатором. И кажется мне, что она, такая воздушная и невесомая, крепче любой стали сковывает нас.
— Ну вот и все, — говорит ефрейтор просто.
— Все… — повторяю я машинально.
Взгляд мой останавливается на комсомольском значке, который рдеет на груди Резникова. И я не могу оторвать от значка своего взгляда.
Признаюсь, в тот момент мне впервые так остро захотелось иметь на груди комсомольский значок.
А еще я думаю о том, что сегодня же начну помогать солдату Арапетяну. Я сделаю все для того, чтобы он тоже стал отличником!
ВМЕСТЕ С ТОБОЮ
В конце сентября у рядового Сурена Арапетяна умерла мать. Об этом он узнал дней через десять из письма своей дальней родственницы, работавшей вместе с матерью Сурена на Ереванском часовом заводе. Тетя Мариэтта выражала сочувствие и сожалела, что Сурен по телеграмме не приехал на похороны.
А телеграмму Арапетян не получил: на телеграфе перепутали номер воинской части.
Печальная весть потрясла Сурена. Он еще и еще раз, не мигая, смотрел на неровные строчки, и белый листок, как живой, трепетал в его руках. Не верилось, что нет на свете самого дорогого человека, что никогда не увидит он глаз матери, милых морщинок на ее лице, что никогда ее маленькие теплые ладони не прикоснутся к его щекам…
Хороший, старательный солдат теперь охладел к службе, стал сторониться товарищей, пытавшихся заговорить с ним. После занятий он уходил за казарму, где был разбит небольшой парк, садился на скамейку и словно замирал. Старые клены, как бы прислушиваясь к его мыслям, осторожно роняли желтые зубчатые листья, и те, покружившись в воздухе, неслышно ложились на землю. В небе, на редкость светлом и просторном, с юга плыли облака, похожие на льдины. Тоскливое, холодное чувство одиночества сжимало сердце Сурена.
Однажды в выходной день, когда Арапетян, вот так же задумавшись, сидел на скамейке, к нему подошел старшина сверхсрочной службы Яремчук. Солдат встал, отдал честь.
— Сидите, сидите, — сказал старшина, опускаясь рядом.
Арапетян ожидал, что строгий и требовательный старшина сделает ему замечание за нечищеные пуговицы и помятый подворотничок. Однако тот ни слова не сказал о внешнем виде солдата.
— Уединяетесь? — спросил старшина. — Напрасно, напрасно! С друзьями легче любое горе переносится. Через час построение увольняемых в городской отпуск. Почему не готовитесь?
— Не хочется мне, товарищ старшина, в город идти…
— А вы все-таки сходите.
Привыкший никогда и ни в чем не возражать командирам, Арапетян отозвался рассеянно:
— Хорошо…
— Знаете, где я живу?
— Знаю.
— Если будет желание, зайдите, побеседуем.
Старшина хотел еще что-то добавить, но его позвал командир роты, появившийся в полуоткрытых воротах гаража. На полпути старшина оглянулся. Солдат все так же сидел на скамейке, устремив взгляд в пространство.
— Не задерживайтесь, Арапетян, — напомнил старшина.
Сурен неохотно направился в казарму.
В хозяйственном уголке было оживленно. Одни гладили обмундирование, другие надраивали пуговицы, третьи подшивали подворотнички. Приход Арапетяна явно всех обрадовал.
— Тоже в город, Сурен?
— Вот и замечательно!
— Товарищи, и Сурен с нами!
Белокурый, застенчивый солдат Васин вплотную приблизился к Арапетяну и, заикаясь, сказал:
— М-мы, Сурен, по-понимаем твое состояние. Но, з-знаешь, мы всегда с тобою. В-веришь?
— Верю, Алеша, спасибо.
Сурен открыл ящик, в котором хранился запас чистых подворотничков, и начал выбирать, какой получше. Но подворотнички остались с брачком — потертые на сгибах, со взлохмаченными краями, в желтых пятнах.
— Обожди, Сурен! — воскликнул рядовой Коваленко. — Мне же их целую пачку сестра прислала в посылке.
Он принес и подал Арапетяну искрящийся белизной, туго накрахмаленный подворотничок.
— На, пришивай. Впрочем, дай-ка я это сделаю, у меня лучше получается. А ты пока сапоги почисть.