— Учимся, товарищ старший лейтенант!
Потом Алексей встречал Захарчука у радиолокатора, в классе, в клубе — и всюду смуглый, чернявый офицер был весел и подвижен. Он, казалось, излучал радостную энергию.
— Значит, очень веселый человек? — переспросил майор Лыков.
— Да, у меня создалось такое впечатление…
— Так вот этот веселый человек сохнет по молодой жене, которая отказалась поехать в Малые Сосенки. В Риге, мерзавка, осталась… А Захарчук сохнет и веселостью маскируется, чтобы кто тоску его не заметил. Ты знал об этом, замполит?
— Насчет жены слышал, но не вникал, — произнес Званцев.
— Вот то-то, что не вникал… А как твое мнение о старшине роты Пахоменко?
— Мне кажется, добрый старшина.
— Старшина он, действительно, добрый, согласен с тобой. А как в семье? Тоже добрый?
— Не знаю. Жена у него какая-то забитая…
— Заметил, что забитая, и не поинтересовался почему? Тоже мне сердцевед-воспитатель!.. Не выдержал ты, Кузьмич, экзамена по этой статье. Не обижаешься за откровенность? Вот и хорошо, что не обижаешься…
Из кабинета командира роты Званцев вышел со смешанным чувством недовольства собой и удовлетворения разговором с Лыковым. А майор-то, оказывается, не так уж прост, как сначала казалось. Считал его недалеким ершистым мужичонкой — и вот приятный сюрприз. Да, сложна машина с кнопками и рычагами!..
НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ
В первые дни жизни в Малых Сосенках все помыслы Тамары Званцевой были направлены на благоустройство домашнего «гнезда». По совету хлопотливой Марьи Ивановны она украшала квартиру безделушками, вшивала в наволочки кружева, женщины вместе мозговали, где достать к драпировке подходящую по цвету малиновую бахрому.
Созданием удобств и уюта для мужа ограничивался, по существу, круг интересов и забот Тамары. Вовремя приготовить вкусный обед, накрахмалить подворотнички, ласковой улыбкой проводить и встретить мужа — в этом, казалось ей, и состоит теперь ее призвание, ее счастье.
— Ты у меня, как официантка, — сказал как-то Алексей, увидя на Тамаре белый фартук.
— Не официантка, а домашняя хозяйка, — возразила она. И с расстановкой повторила: — Хо-зяй-ка!
Полную консультацию по кулинарным и иным домашним вопросам молодая хозяйка получала от Марьи Ивановны, Та давала ей исчерпывающие советы, как, например, приготовить заливного судака, состряпать рассольник с почками или напечь настоящих русских блинов.
Днем Алексей забегал домой редко, только пообедать. Ел он с аппетитом, что-то говорил о боевых традициях, об оформлении клуба, о ефрейторе Дзюбе, к которому никак не подберешь ключей.
Тамара подкладывала мужу лучшие кусочки, нежно смотрела на его крупные руки, на лицо и, думая о том, что же теперь приготовить на ужин, почти не вникала в смысл его слов.
Однажды перед ужином, вымывшись по пояс и вытираясь мохнатым полотенцем, Алексей рассказывал жене о событиях в роте. Он был доволен и тем, что солдат Шмелев, отстававший в учебе, получил на политзанятиях первую отличную оценку, и тем, что хирургам все-таки удалось спасти одну ногу отцу рядового Гуревича. Солдат сам сказал об этом заместителю по политчасти, прибежав к нему с распечатанным письмом. «Отец выписался из больницы! — Радость, тревога, надежда слышались в голосе Гуревича. — Он у меня часовой мастер — протез ему не помешает, правда?»
Особенно доволен был Алексей своим последним разговором с ефрейтором Дзюбой. «Я знаю, какого вы мнения обо мне, товарищ старший лейтенант, — хмуро сказал Дзюба. — Разгильдяй, мол, сорвиголова, пропащий человек… А ведь мне… Эх, товарищ старший лейтенант, мне бы сделать что-нибудь такое… Скучно без настоящего дела. Ну, отдежурил смену у дизеля, а что дальше?..»
Разъяснив ефрейтору, что смену тоже можно отстоять по-разному, Алексей спросил:
— У вас со старшим братом Вениамином характеры одинаковые?
— Ну конечно! — обрадовался Дзюба. — Мы вместе с ним в детском доме… В общем, люди говорят, что оба неспокойные.
— Вот видите, а про Вениамина в газете пишут: лучший тракторист, рационализатор. А вы разве не смогли бы стать рационализатором?
И хотя предложение заместителя по политчасти было весьма туманное и неопределенное, Дзюба ухватился за него. Словно застеснявшись вдруг своей шевелюры и забирая ее под пилотку, сказал: «Это мысль, товарищ старший лейтенант, это мысль».