Тамара не поняла, о чем идет речь, но для Марии Ивановны все было ясно.
— Милые мои, банку с вареньем разбила! — всплеснула она руками. — Носит тебя нелегкая по полкам да по шкафам!..
Мать поспешила на место «аварии», а Светланка осталась. Она сейчас же забыла о происшествии и заинтересовалась никелированными замками на чемодане.
Девочка быстро подружилась с новой тетей. Она сообщила, что скоро приедет на каникулы ее сестра Ирина, привезет куклу, которая умеет разговаривать.
— Вы умеете в куклы играть? — спросила она.
— Умею.
— А вы веселая?
— Кажется, веселая, — засмеялась Тамара, — конечно, веселая!
— Ой, как хорошо! Мы с вами будем водиться. А то с тетей Олей неинтересно водиться.
— Почему?
— Она скучная…
— Отчего же она скучная?
— Отчего? Жизни ей нету, вот отчего.
— Ну, это неправда. Кто же ей жизни не дает?
— Дядя Коля не дает. Так мама говорит.
Пришла познакомиться и тетя Оля, или Ольга Максимовна, жена старшины сверхсрочной службы Пахоменко. Ей можно было дать и тридцать лет и все сорок. Бочком, словно крадучись, переступила она порог, виновато улыбнулась.
— Неудобно мешать людям, но я набралась нахальства… Известно, женское любопытство. Дай, думаю, зайду к новой соседке. Вы уж меня извините…
— Ну что за церемонии! — остановила ее Тамара. — Нас, женщин, так немного тут… Надо жить дружнее — лучше будет.
— Правда, истинная правда.
Гостья присела на краешек табуретки. По впалой щеке ее вдруг скатилась неожиданная слезинка.
— Жить надо по-соседски, по-человечески…
— А чего же вы плачете?
— Не обращайте внимания, это просто женская слабость. Дома-то я редко плачу. Так иной раз вспомнишь про Володю — сын у меня, учится в суворовском…
— Это же очень хорошо, что в суворовском учится!
— Так-то оно так, да ведь известное дело — материнское сердце… На меня и Николай Иванович иной раз прикрикнет. Чего, мол, зря сырость разводишь? Ну ничего, все будет по-хорошему.
— Скучно тут? — спросила Тамара.
Ольга Максимовна оценивающим взглядом окинула стройную фигуру соседки.
— Кто его знает… Вам-то, может, и скучно покажется, а я привыкла. То по дому хлопочешь, огородик вот себе завела, то на базар съездишь в Долгово — восемь километров тут до станции Долгово…
Голос у Ольги Максимовны был мелодичный, певучий, но очень уж ровный, без всяких интонаций. Говорила она так, будто сучила бесконечную пряжу. Казалось, что все она пережила, передумала, и теперь ничто не может ее взволновать, вывести из равновесия.
Мария Ивановна была ей прямой противоположностью. Та ни о чем не умела говорить спокойно. Из состояния гнева и возмущения она могла без всякого труда немедленно переключиться на веселый лад. Только что сердито отчитывала дочь за разбитую банку, но, снова заглянув в квартиру Званцевых, заговорила с радостным удивлением:
— Вот мы и перезнакомились! Скоро за земляникой вместе пойдем… Ух, какая это красота! Мы теперь, касаточки, пожалуй, и Маргошу Фомину поднимем.
— Что за Маргоша?
— Есть такая, сама увидишь. Мы с тобой сейчас к ней нагрянем. Ольга Максимовна, идемте с нами.
— Извините, я домой побегу, — встрепенулась та. — Неровен час, Николай Иванович явится, а меня дома нет…
В квартире у Фоминых было неуютно и грязно. На столе стояли немытые тарелки, лежали ложки и вилки, валялись объедки. На неподметенном полу стоял большой эмалированный таз с помоями.
Хозяйка квартиры в цветастом халате лежала на кушетке. Это была еще совсем молодая, дебелая женщина с двойным подбородком. При появлении гостей она лениво спустила с кушетки толстую ногу, пошарила ею по полу и, не нащупав шлепанца, снова подобрала ее.
Незаметно подмигнув Тамаре, Мария Ивановна участливо спросила:
— Маргарита Ефимовна, лапушка моя, ты не захворала, случаем?
— Ох, больна, — томным голосом произнесла Маргарита Ефимовна, и уголки ее губ печально опустились. Она приподняла с подушки голову и подперла ее рукой.
— Что же у тебя болит, касаточка?
— Все болит… И поясница ноет, и в груди какое-то теснение, и голова раскалывается…
Кислый вид хозяйки, которая явно выдумывала себе болезни, хаос в квартире, запах плесени и давно приготовленной, испортившейся пищи — все это произвело на Тамару гнетущее впечатление. Хотелось поскорее выйти на улицу, полной грудью вдохнуть пьянящий весенний воздух. Не выдержав, сказала: