– Хитроумный план или авантюрный, но внушающий надежду, ваше величество?
– Скажем, и то и то. Надо изгнать чилтейцев из Кисии еще до начала зимы, иначе, как вы сами прекрасно понимаете, они укрепят свои позиции. Поэтому я не выйду замуж за доминуса Виллиуса. Я вступлю в брак с Сичи.
Губы министра Оямады дернулись, когда он засмеялся, впившись в меня взглядом. Я и не ждала, что он воспримет меня всерьез. Смех потихоньку затих, и Оямада глотнул чая.
– Вы серьезно?
– Да.
Вступить в брак с женщиной. Опасная идея, которую нужно немедленно отвергнуть как недопустимую, и все же как приятно было бы сидеть на троне рядом с равной, человеком, который разделяет мой гнев, которого не нужно бояться, потому что он не отнимет у меня власть. С другом.
Оямада снова глотнул чая. Его пиала, должно быть, почти опустела, но я прекрасно знала, как пьют чай, чтобы скрыть выражение лица или сделать паузу перед ответом. Я и сама часто прибегала к такому приему.
– Объяснитесь, – наконец сказал он, опустив пиалу.
И я рассказала. Он сидел не шевелясь, а чай в пиале остывал, пока я объясняла, почему брак с мужчиной опасен, а Сичи – лучший вариант.
Когда я закончила, он постучал по краю пиалы и уставился в стол. Служанки принесли только чай и сушеные фрукты, никакого вина или мяса, чтобы встреча не выглядела значимой. Просто скучный разговор за чаем с фруктами о проблемах с припасами. Оямада даже принес пачку бумаг, так и лежащую нетронутой на краю стола.
– Вас назовут извращенкой, – наконец произнес он. – И, несомненно, будет еще много нелестных эпитетов.
– Вроде тех, которыми называли мою мать? Которыми уже называли меня? Даже если я буду все делать идеально, министр, меня все равно возненавидят из-за того, что я женщина, решившая иметь собственный голос. Хватит с меня попыток всем понравиться. Пора заставить всех поверить в меня или бояться. У нас есть только один шанс.
– У нас?
– Без вас ничего не получится.
Ложь – тяжкий груз. Об этом легко забыть, пока не попытаешься ее отбросить. Пока не предпочтешь доверие, пока не выберешь силу, скрывающуюся за уязвимостью. Знал ли об этой силе император Кин, гадала я, наблюдая, как почти с жадностью загорается взгляд Оямады, пока он размышлял о своем будущем. А может, воин-император слишком увлекся идеей, что императоры никогда не ошибаются? Урок пятый.
– А мне какой интерес? – спросил Оямада. – Госпожа Сичи – не моя дочь. Что помешает Мансину потребовать еще больше власти, когда его дочь станет императрицей?
– Он не сможет. Она больше не будет носить фамилию Мансин. А что касается вас, то вы окажетесь на стороне победителей, на правой стороне. Будете сражаться против поглощения Кисии чилтейцами, за свободу.
Он нахмурился.
– Солдаты могут не подчиниться кому-то, кроме Рё. И в результате такой замысловатой интриги мы очутимся в том же положении или даже хуже.
– Это возможно, но в своем текущем положении пленницы я готова поставить на кон даже жизнь. Я отказываюсь быть марионеткой. Отказываюсь выходить замуж за чудовище. Я не буду обеспечивать право его священной империи топтать нашу землю. На этом пути мира не добиться. И будущего тоже нет. Нет Кисии. Так вы поддержите меня или нет, министр?
Пока Оямада отправился выполнять первую часть своей миссии, я медленно пошла обратно к себе, всю дорогу кусая губы. Решит ли Мансин, что я сбежала? Заподозрит ли Оямаду во лжи? В моей голове теснились сомнения и вопросы, и ни одного ответа на них.
– Он это сделает? – спросила Сичи, стоило мне открыть дверь в мои покои.
Я медленно выдохнула, чтобы успокоиться, и кивнула.
– Он прямо сейчас пошел поговорить с Мансином, так что, думаю, мы скоро узнаем, каков будет наш план.
Сичи выдохнула так же медленно, как и я. Ее рука замерла на шерсти Чичи, и собака сняла напряжение, лизнув руку и требуя, чтобы ее продолжили гладить. Разминавшаяся на полу Нуру усмехнулась. Но перестала улыбаться, заметив, что я наблюдаю за ней. Я не могла ее винить. Я заключала брак с женщиной, которую она любила.
– Тебе пришло письмо, Мико, – сказала Нуру. – Но не по обычному маршруту.
Сичи снова перестала гладить собаку и протянула руку к письменному столу.
– Ах да, чуть не забыла. Вот.
Я взяла у нее письмо, стараясь не коснуться ее пальцев, пока видит Нуру, хотя письмо вскоре завладело всем моим вниманием. Оно не было похоже ни на какое другое – тонкая как шелк бумага и идеально начертанные буквы, словно тиснение. А на восковой печати единственное слово: Торваш.
– Торваш? – сказала я, перевернув письмо.
Сичи пожала плечами.