Наконец-то! Далеко впереди полнеба озаряет яркая вспышка. Штурмовые группы начинают свою работу. Раздается громкое:
— По машинам! Заводи!
Команда еще катится вдоль колонн, а уже гудят моторы автомобилей и броневиков, трещат мотоциклы и взревывают танки. Гул нарастает. Ослепительное море огней разрывает тьму на части. Вся наша армада — тысячи танков, бронемашин, автомобилей, с включенными фарами устремляется вперед. Огненная река устремляется вглубь Внутренней Монголии. Над нами с грозным ревом проносятся эскадрильи штурмовиков, бомбардировщиков, истребителей.
Мы, первый эшелон КМГ, пересекаем границу в 2.00 по Цаган-Баторскому времени. Разведгруппы и передовые отряды уже далеко впереди.
Нам навстречу ведут первые партии пленных. Японские и китайские солдаты с растерянным, недоуменным видом бредут под конвоем монгольских цириков и уральских казаков. Мы ни разу не вступаем в бой: на гобийском направлении азиаты не ждали удара. Больно уж местность тяжела. Но не для русского солдата, макаки, не для русского человека!
На востоке начинает алеть горизонт. Тлеющая алая полоска ширится, потом становится оранжевой, сиреневой и, наконец, в небо величаво выплывает косматое огненно-белое солнце. Мой наводчик, вольноопределяющийся Айзенштайн, никогда не унывающий одессит, прикрыв глаза рукой смотрит на это великолепие и вдруг неожиданно хмыкает…
— ?
— Да вот, Всеволод Львович, вспомнилось:
Я тоже читал у Тынянова эту историю, и мы декламируем дуэтом:
Мы оба смеемся. Внезапно оживает рация:
— Ворон, ворон, я — Первый, как слышите?
— Слушаю, первый.
— Ускорьте движение. В районе Цаган-Ула контратака войск противника. — И уже просительным тоном Павел Алексеевич Ротмистров добавляет, — Поторопитесь, Всеволод Львович. Пожалуйста…
Если командир просит — дело плохо. Быстро смотрю на карту: до Цаган-Ула осталось километров двадцать. Полчаса хорошего хода. Но к такому делу надо подготовиться. Я останавливаю батальон. Из канистра доливаем воду в радиаторы, из бочек — бензин в баки.
— Бочки с брони!
— Есть бочки с брони!
— Осколочные заряжай! Досылай!
— Есть заряжай осколочные! Есть дослать!
Ну с Богом. Пошли.
Через двадцать минут у меня устойчивая радиосвязь с командиром саперно-штурмового батальона. Еще на подходе к позициям я уже знаю, что соратники «пустили пузыря». Опьяненные первыми успехами цирики и дарги полковника Одсурэна потеряли осторожность и решили взять Цаган-Ула по методу Чингис-Хана. Не дожидаясь бронетранспортеров штурмбата, застрявших на песчаном участке, монголы с диким визгом и гиканьем конной лавой пошли в атаку.
На их несчастье в Цаган-Ула оказался сильный японский гарнизон (Низкий поклон и троекратное ура в честь разведки!). Командир гарнизона, человек не глупый и храбрый, организовал столь серьезный отпор, что Одсурэн откатился назад, потеряв до 40 % личного состава. Теперь уже и батальон подполковника Самохвалова не мог ничего поделать, и теперь они ждут нас, чтобы нанести совместный удар.
Уже на подходе я разделяю батальон. 3-я рота будет обходить слева, а я сам с остальными, правым уступом, пойду в лоб. Подполковник Самохвалов интересуется когда ему поднимать свой батальон? Я отвечаю, что пусть начинает одновременно с нами и прошу его особенное внимание обратить на противотанковые пушки японцев, о которых он уже сообщал ранее. Сапер обещает, и я рявкаю в рацию:
— Слушать всем! Я — Ворон, атака!
Ротные «воронята» подтверждают, и 55 танков батальона, резко ускорившись, вылетают на врага.
Цаган-Ула обнесен глинобитной стеной, из-за которой лупят пулеметы, минометы и гулко ахают винтовки. Но «антитанки» пока молчат. Машины первой роты на всем ходу проламывают стену и врываются в город. Я вспоминаю свой опыт войны с японцами и командую:
— Бейте по фанзам! Там пушки часто укрывают!
Танки рвутся сквозь хилые китайские домики, и, кажется, находят несколько интересующих нас японских 37 мм пушченок. Я высовываю голову из люка. Сзади гремит русское «Ура!», и визжат монголы, дорвавшиеся до тех, кто только что пулеметами прореживал их ряды. Ну, что ж, я не удивлюсь, если после кавалеристов Одсурэна не останется пленных. Если вам хотелось жить, макаки, у вас было время сдаться в плен!