— Макс, объясни ты мне, что мы тут делаем?
Тут меня как прорвало, посмотрел я на его физиономию испуганную и говорю в ответ:
— Вообще-то, дорогой мой дядюшка, это МОЁ хозяйство.
Тот вообще поплыл, ошарашено так осмотрелся и переспрашивает:
— Вот это всё?
— Да, — отвечаю ему, и скорее стакан водки как противошоковое протягиваю. Хлопнул дядечка мой. Кусочком сала закусил, потом сел на стул, осмотрелся и мне в ответ:
— А земли к этому фольварку сколько прилагается и какая она, эта земля?
Ну, я ему в ответ, мол утром посмотришь, а сейчас давай отдыхать, вставать-то рано придётся, дел у нас уйма, а у меня времени всего ничего осталось, и пошли мы спать заваливаться. Едва рассвело — дядюшка уже обутый, одетый рядом с койкой стоит и от нетерпения даже приплясывает, даже завтракать не стал. Мы в ресторанчике по дороге перехватили малость, и поехали. Полдня колесили, бедный дядя поверить не мог своим глазам, что его любимый племянник такое поместье отхватил, почитай, почти три тысячи гектаров пашен. Да его тирольские земли ни в какое сравнение с этим чернозёмом не идут. Приехали мы обратно в усадьбу, сели возле карты наших земель, дядюшка меня вопросами засыпал, что, да как, да чего тут, какие соседи, где силу рабочую набрать, что спросом пользуется. Недолго думая погрузил я его в машину и опять в Комитет, взял начальника в охапку, тоже погрузил и повёз их обоих в ресторан, а потом только успевал их речи друг другу переводить, но оба знакомством вижу, довольны остались. Предыдущий помещик больше своими болячками занимался да к смерти готовился, а план поставок сельхозпродукции государству никто не отменял, вот они и нашлись, два человека, которые друг другу помочь могут. Начальник-то уже не одно взыскание схлопотал за то, что такие земли впустую простаивают. Пожали они друг другу руки с дядей и расстались друзьями, сам же с дядюшкой в усадьбу. Я пошёл кофе пить, а дядя на телефон сел и давай тётушке названивать. Дозвонился, слышу только: «Земля! Чудо! Грандиозно! Продавай Баумволю! Срочно! Поезд!..» Через два часа он ко мне присоединился, весь сияет как новенький пфеннинг. Ещё бы… Утром мы ещё раз в город смотались, я ему там переводчика нанял и отправил в банк на такси, а сам поехал по его поручениям: технику заказывать и в РКП насчёт рабочей силы. Словом, дел: выше крыши… и время меня поджимает, едва успел супруге своей позвонить и сюда её вытребовать. Так что летал я эти дни быстрее реактивного «Мессера», но успел дядюшке помочь со всем. Он у меня молодец, долго резину не тянул и не раздумывал: свою усадьбу продал, тётушку к нам вытребовал, организовать успел и посевную, и рабочих на работы. Наконец я в город отправился, жену свою встречать, и дядя со мной увязался — тётушка моя тоже нынче приезжает, и ему встречать надо. Ну, думаю, будет вам обоим сюрприз… Приезжаем на вокзал, как раз к тётиному поезду успели, только к вагону подошли — навстречу сундуки плывут, и ноги из под них в знакомых тирольских чулках виднеются, всё ясно: тётя Лизхен как в голодные земли собралась, вещами нагрузилась, будто китайский кули, довелось мне их видеть в Маньчжурии не мало. Ну, ладно, грузим мы вещи в машину, тут опять колокол и гудок, я на часы трофейные глядь — моя дражайшая половина прибывает… ну, темп резко сбавил. Всё-равно родственнички мои на меня внимания не обращают, собой заняты: дядя как из пулемёта трещит, всё усадьбу взахлёб описывает, рассказать всё не может, а я на народ идущий с платформы смотрю, Светлану высматриваю… смотрю — идёт, словно королева плывёт по перрону… Ну я дядю локтем толканул, на неё показываю:
— Как, нравится?
Он не понял, переспрашивает:
— Кто?
— Да вон та дама, в шляпке и зелёном платье.
Прищурился, посмотрел, тётушка тут выскочила:
— Симпатичная, мне нравится…
— Ну, говорю, мне тоже нравится. Жениться что ли?
Тут у обоих глаза на лоб полезли, от изумления, дядюшка первый в себя пришёл, платочком лоб вспотевший промокнул:
— Ну и шуточки у тебя племянничек…
И тётя Лизхен следом:
— Не пойдёт такая за тебя, слишком красивая…
Тут уж я не выдержал, рассмеялся и к Светлане бегом, подбежал, она остановилась, улыбается, ну я её в щёчку чмокнул, под ручку взял, кольцо из кармана вынул и на палец одел, подвожу к своим и так, небрежно:
— Дорогие мои дядя Карл и тётя Лизхен, познакомьтесь с вашей невесткой и моей женой Светланой…
И половина моя так в книксене присела:
— Светлана…
Мда… Это видеть надо было… Лица моих родственников… Ну, справились кое как, тётя расплакалась, да и дядюшка прослезился:
— Ну, — говорят, — наконец-то, дождались…
И поехали в усадьбу, сами как голубки сзади уселись, а Светлана со мной спереди, прильнула ко мне, мне даже чего-то захотелось… К примеру брачную ночь устроить… Справился с собой, приехали, там лимузин мой быстро работники выгрузили, дядюшка экскурсию нам организовал, по хозяйству, а я всё за ними наблюдал, ну вижу, вроде как супруга моя им понравилась, да и они ей тоже… вечером нам в спальне постелили… одну постель… ну, обошлось всё… нормально вышло…
Подполковник Всеволод Соколов. Москва, март 1940
Третий день, как я дома. Выписан из госпиталя с окончательным и неподлежащим обжалованию приговором: здоров, к строевой службе годен без ограничений. Отправлен домой в двухнедельный отпуск после ранения. Вообще-то, после госпиталя положено пребывание в санатории для выздоравливающих, но я нашел нужного человечка в госпитальной администрации, и за небольшую мзду он предоставил мне право побыть дома. Дом, милый дом…
Собственно говоря, я оказываюсь дома в полном одиночестве. Ну, если не считать нашей экономки, домашнего тирана и повелителя Марковны, которая сразу же решает откормить меня, за все то время, которое я провел без ее опеки. Вначале это приятно (оладьи со сметаной, моченые яблоки, солонина с хреном, омлет с ветчиной, водка со льда, соленые рыжики), затем становится несколько утомительно (расстегаи, белужья уха, пельмени, водка со льда, свиной студень), а под конец — просто не переносимо (гусь с капустой, суточные щи, кулебяка на пять углов, водка со льда, поросенок с кашей). Короче, к приходу моих домашних я уже пребываю в состоянии прострации, отчаянно пытаясь вырваться из-за стола, превращенного из обеденного в пыточный.
Дети меня не испугались. Левушка так, похоже, и не понял, что изменилось в папе. В этом возрасте человек быстро ко всему привыкает. Ариша и отпущенный ради такого случая из корпуса Всеволод-младший уже видели «ряд волшебных изменений милого лица», когда навещали меня в госпитале и успели привыкнуть к папочке-упырю. Любаша тут же решает, что завтра мы непременно идем с визитами. По-моему, ей не терпится предъявить всем своим подругам и знакомым мужа-ветерана, кавалера стольких орденов, участника стольких боев…
…Но следующий день вносит свои коррективы в Любины планы. Утром к нам является фельдъегерь, принесший предписание «Подполковнику Соколову прибыть в Главный штаб дружинных частей сего дня в 11.00, для участия в церемонии награждения. Форма одежды — парадная». Подпись: командующий дружинными частями, генерал-воевода Миллер…
Таким образом, в полдень я оказываюсь в Георгиевском зале Кремлевского дворца. Нас двадцать три человека: армейцев, дружинников и моряков. Через час у меня на груди заветный терновый венец, обрамляющий черный эмалевый круг, рассеченный золотым мечем и платиновой молнией. Награждение проходит относительно быстро, но затем следует банкет, обмывание наград и, в результате, я попадаю домой только к половине второго ночи, слегка утомленный и преизрядно пьяный. Последняя мысль, которая посещает меня, перед тем как заснуть: завтра Любаша все равно потащит меня с визитами…
…Я оказываюсь прав. С самого утра, перехватив лишь пару бутербродов со стаканом чая, я вновь облачен в парадную форму, Люба надевает свое лучшее платье, и мы отправляемся с визитами. Первым на очереди — наш квартальный секретарь Кузьмин.
Мы входим в помещение партуголка. Кузьмин весь в делах: что-то пишет в большой тетради.
— Разрешите?
— Проходите, проходите, — бормочет Кузьмин, не поднимая головы, и вяло взмахивает рукой. — Слава Героям!
Однажды я уже слышал такое «приветствие» и… Дьявол соблазна оказывается сильнее меня. Вяло взмахиваю рукой и скороговоркой выпаливаю:
— России слава!
Кузьмин бросает раздраженный взгляд на невежливого посетителя. На его лице читается написанное крупными буквами негодование, обращенное на хулигана, осмелившегося передразнить «соратника квартального секретаря». Секунду он ошарашено смотрит на нас с Любашей, потом его брови изумленно ползут вверх. Узнал.