При спасении сбитого экипажа было сожжено четыре танка «БТ-5», погибло — офицеров — семь, нижних чинов — шестьдесят два. Ранено — семьдесят один. Из них тяжело — пятьдесят. Потери противника — триста двенадцать человек убитыми, ранеными — около ста. Один танк «Ха-Го». Взято в плен — ноль. Совершило самоубийство — двенадцать. Экипаж самолёта спасён. Один — убит. Один — ранен. Один — обожжён. Таков итог. Стоили наши жизни такой цены? Не знаю. Может и стоили. Лётчика обучить не в пример труднее, чем танкиста, или, тем более, пехотинца, махру… Не знаю. Всеволода в госпиталь отправили. Мало, что обгорел, так ещё и дырку в нём сделали. Правда, врач сказал, что жить будет…
Подполковник Всеволод Соколов. Апрель 1940
Приснопамятной драке со Звонаревым и K° удается изрядно испортить мой отпуск. Четыре дня подряд я как проклятый таскаюсь в Священный Синод. Меня по очереди допрашивают трое следователей: двое штатских и один духовный. Нельзя сказать, чтобы они были грубы или невежливы. Но они исключительно настойчивы. Их интересует буквально все: сколько коньяку я выпил с Кузьминым, о чем говорил с о. Платоном между второй и третьей рюмкой, был ли интендант-полковник застегнут на все пуговицы ли нет? И так далее, и так далее. Странно, они не пытаются ловить меня на ошибках, они даже не заставляют меня ничего подписывать, а только вежливо просят иногда перекрестится на образа в подтверждение своих слов. И все наши, о, нет, не допросы, а «беседы» аккуратно записываются на магнитофон. И вот теперь — кульминация, апофеоз моих визитов в Святейший Синод: получено приглашение к самому обер-прокурору Синода — всемогущему соратнику Ворошилову.
Хотя это именно приглашение, а не приказ явится тогда-то туда-то, манкировать таким приглашением не следует: последствия отказа не предсказуемы. Так что теперь я вылезаю из такси, и, придерживая рукой танкистский кортик, торопливо шагаю к дверям. Хм, часовые пока еще не узнают. Или уже узнают, просто не показывают вида?