Вот и наши грузовички. Шесть Фиатов и два нижегородских вездехода ждут нас и наших новых детей. Грузись, ребята, поехали…
Оберст-лейтенант Макс Шрамм. Окрестности Дюнкерка
Нас привезли сюда на экскурсию. Полюбоваться на картину полного разгрома. Что и говорить, посмотреть было на что… Груды разбитой техники, обломки машин, танков, броневиков. Горы снаряжения, остатки укреплений… неделю здесь работала наша эскадра, не давая «лайми» эвакуировать прижатые к берегу войска на Остров. Вся бухта забита затонувшими судами разной степени сохранности. В основном — мнимой. Исковерканные скрученные мачты, разорванные на лоскуты надстройки, кроваво-красные обгоревшие борта, едва-едва заметные из воды. Множество воронок всех размеров. Песок засыпан осколками бомб и снарядов толстым слоем. Кое-где его совсем не видно. Из более чем четырёхсот тысяч, пробившихся и пробравшихся в порт взято в плен не более десяти тысяч. Остальные уничтожены. Двое суток крохотный пятачок суши, простреливаемый насквозь обычным артиллерийским снарядам среднего калибра, подвергался усиленной обработке из всего, что могло стрелять. Самоходки, танки, пушки стояли плотными рядами и стреляли, стреляли, стреляли… Семь долгих дней и ночей без малейшего перерыва поочерёдно останавливаясь только для того, чтобы остыли стволы. Сверху висела авиация. Плотными волнами находя на цель и опустошающая свои фезюляжи над Проливом и пляжем. Уходили бомбардировщики — появлялись штурмовики и истребители. Вспыхивали яростные схватки между англичанами, пытающимися прикрыть избиваемые войска истребителями и нашими пилотами. Иногда сотни рычащих, плюющихся огнём машин повисали в воздухе, время от времени перечёркнутом дымными хвостами тех, кому не повезло. Кто оказался слабее противника, хуже обучен, имел меньше опыта, или просто у него был несчастливый день… Вот и сейчас я вижу торчащее из воды оперение «Харрикейна». К берегу прибивает раздутый труп «пуалю», объеденный рыбами, а я вспоминаю… Сверху котёл выглядел страшнее, чем та высота под Баин-Цаганом. Настоящий вулкан. Беспрерывные вспышки разрывов, клубящийся дым от горящей техники и человеческих тел… Здесь мертвецы лежали грудами, холмами. Вспомнилась картина русского художника Верещагина, «Апофеоз войны»… Очень напоминает… Интересно, чтобы он написал увидев ЭТО… Подхожу к чему-то непонятному и с трудом угадываю в перекрученной груде лома остатки танка… Марку определить просто невозможно. Принадлежность — тоже. Так, остатки траков, куски броневых листов, угадываю, кажется, вроде перекрученный всесокрушающей силой тротила блок цилиндров двигателя. Кому не повезло? Презрительно сплёвываю и отворачиваюсь. Ярко светит солнце. Белоснежные облака на горизонте. Кричат как ни в чем бывало вездесущие белые чайки. Они с трудом держаться в воздухе, явственно видны набитые животы. Да, поживы им хватает… вся бухта забита мёртвыми, которых извлекают из воды команды пленных… Жалкое зрелище представляют из себя эти галльские унтерменшен. Я не видел более наглядного подтверждения их расовой неполноценности чем эти существа. Вот, вспыхнула драка, наверное опять нашли что-то съедобное… Свиньи! Становиться противно, но в то же время гордость переполняет моё сердце, гордость за всесокрушающую мощь наших Вооружённых Сил! Кто ещё осмелиться противостоять нам? Никто! Франция повержена, Европа у наших ног. Скандинавия принадлежит нам. Остались англичане и американцы. Добиваем японцев. Через три дня мы начинаем массовые бомбёжки Островов. Вряд ли они выдержат такое долго. Флот блокирует все подходы к метрополии, в воздухе беспрерывно висят самолёты противолодочной авиации. Никто и ничто не должно вырваться оттуда. Тысячи самолётов начнут наносить удары в самое сердце врага. Десятки тысяч тонн бомб превратят в щебень их города, фабрики и заводы, сожгут их поля и фермы. Пощады не будет. Не дождутся… Бросаю взгляд на часы — пора идти. Завтра мы должны быть в Париже. Пройдём парадом по Елисейским Полям, мимо Эйфелевой башни. Мы обещали вернуться в Испании, мы держим своё слово. Вновь загрохочут каблуки по мостовым, вновь забьют литавры, вновь прозвучит грозное: Ein, zwei, drei, Heil! И пусть весь мир знает: МЫ ИДЁМ!
Полковник Всеволод Соколов
Война окончена! Мы стоим в Нанси, где еще три дня назад пытались сопротивляться остатки французской армии. Как гласит наша поговорка: «Попытка — не пытка», но только не в этом случае. Попытка сопротивления обошлась пуалю еще тысяч в тридцать убитых и раненных. Так им и надо: нечего лезть, если не трогают!..
Я сижу в небольшом кафе. Только что окончился футбольный матч «Александр Невский» — 2-я танковая дивизия. Несмотря на отчаянное сопротивление мы проиграли со счетом 7:5. Нас не спасло даже то, что в матче участвовал сам командир бригады. Кстати, Алексей Михайлович оказался весьма неплохим футболистом, но, увы, немцы были лучше. У них, между прочим, тоже генерал-майор играл. Хуже чем Махров. Это во мне говорит обида: мы почти свели на ничью, но проклятые пенальти пустило все насмарку. Я стискиваю стакан с коньяком и залпом опрокидываю его в рот. По телу разливается приятное тепло и я несколько успокаиваюсь: в конце концов не последний раз играли! Еще сочтемся…
Перед кафе разворачивается новое соревнование. Мой батальон сошелся с 24-ым мотопехотным немецким полком и пытается выяснить: кто кого перепляшет? И наши и германские танцоры уже изрядно подвыпили, и, вообще-то, я должен бы вмешаться. Но я не вмешиваюсь: победа в войне на многое позволяет закрыть глаза. Гулко поют три аккордеона. Наш Михеев и двое немцев стараются во всю. Аккордеоны трофейные, вернее реквизированные тут же, в городе. Каюсь, я и сам принял участие в этом изъятии музыкальных инструментов… Нет, камераден, тут вам ничего не светит: мои бойцы снова пускаются вприсядку, и ходят, выламываясь, вокруг оторопевших немцев. Тем, конечно, сложнее: их танцы скопировать легко, а вот попробуйте-ка отколоть трепака, если вы такой танец видите впервые…
— Ну, что, Всеволод Львович? Кто побеждает? — рядом со мной садится генерал-майор Махров.
— Наши, Алексей Михайлович.
— Ну и хорошо, ну и славно, — комбриг мнется, и я понимаю что он собирается мне что-то сообщить, но не знает с чего начать.
— Что-то случилось, господин генерал-майор?
— Да нет, ничего особенного не случилось, но Вы понимаете, Всеволод Львович, — он не то пьян, не то очень смущен, не то все вместе, — получен приказ об откомандировании Вас в распоряжение генерал-лейтенанта Ватутина в Берлине…
— Ясно, — сказать, что я огорчен, значит ничего не сказать. — Кому прикажете сдать батальон?
— Поверьте, Всеволод Львович, мне действительно очень жаль отдавать Вас. Мы с Вами давно и хорошо знаем друг друга, мы прекрасно служили вместе, и, право, я буду вспоминать о совместной службе только с благодарностью…
Он еще говорит, говорит, а я уже понимаю, что теперь я — отрезанный ломоть. Мне не удастся досмотреть состязание в танцах, мне предстоит заполнить всю документацию по топливу, боеприпасам и матчасти, сдать батальон Лавриненко, заполнив кучу бланков на личный состав, довольствие и т. д., собрать вещички и завтра же отбывать по новому назначению. Меня уже нет в бригаде, но меня еще ждет гора работы вместо веселья…
Мой поезд прибывает в Берлин в 9.00. Я засовываю Танкиста в кофр, подхватываю чемодан и выпрыгиваю на перрон. Теперь только получить багаж, оставить его в камере хранения и — вперед, к новому месту службы.
Такси за полторы марки довозит меня до здания ОКВ ОКХ. Генерал Ватутин — начальник русского отдела, так что мне сюда.
Часовые у входа с изумление взирают на корноухую башку Танкиста, торчащую из кофра, но на посту не поговоришь. Зато дежурный обер-лейтенант сразу среагировал:
— Герр оберст, минутку…
Я протягиваю ему свое предписание. Он чуть мнется, а затем спрашивает:
— Простите, герр оберст, а кот тоже с Вами?
Я широко улыбаюсь:
— Я бы с удовольствием оставил его, но Вы видите, обер-лейтенант, я прямо с поезда, с вещами.
— Если Вы позволите, — он не отвечает на улыбку, но моя форма и ордена наводят его на мысль, что спорить не стоит, — я послежу за Вашими вещами и Вашим питомцем, пока Вы пройдете по делам.
Он еще раз взглядывает на мое предписание:
— Второй этаж, налево, герр оберст.
— Благодарю, — я протягиваю ему кофр с котом и ставлю рядом чемодан. Затем говорю, обращаясь к коту:
— Будь умницей, посиди с поручиком, — и отправляюсь в указанном направлении.