С мотострелками мы быстро приходим к соглашению. Две роты на БТРах и сводная рота из батальона Рубашевского уходят вперед в качестве разведки. Через тридцать минут начинаем движение и мы, все теми же двумя колоннами…
…Плохо танкам в городе. Бронированным мамонтам современной войны нужно вольное поле, где можно разгуляться во всю богатырскую мощь, где можно показать свою силу и удаль. А в городе тесно, развернуться негде и подлый враг так и норовит напасть на стального великана с тыла, исподтишка. Плохо танкам в городе…
Уже шестой час мы пробиваемся на соединение с десантниками Родимцева. Лондон стал похож на вулканический кратер. Полыхают дома, рушатся стены, летят снаряды, эрэсы, бомбы… Танки по два, по три рыщут, как волки, по улицам города. Вернее: по бывшим улицам бывшего города… При каждом таком маленьком танковом отряде идет человек десять-пятнадцать мотострелков. Только тяжелые танки сбились в кучу и пока не атакуют. Их мы с Одинцовым бережем, как наш главный резерв. В самый тяжелый момент мы пошлем их в бой. А, вот, кажется, он и наступил: Бремер отчаянно просит помощи. Он попал под сосредоточенный огонь зенитных орудий, расположенных в каких-то циклопических зданиях. Ну, пошли…
— Я — Утес! Скала-3 — за мной!
Савчук отзывается, и мы мощной колонной устремляемся вперед. Следом за нами и, частично, у нас на броне, в бой идет последний резервный батальон Одинцова. Минуты пролетают пулями. Вон и Бремер: он, похоже, здорово влип. Стоят, чадя, с десяток танков, остальные бешено молотят куда-то в направлении здоровенных домов.
— Бремер! Кончай палить в белый свет! Указывай цели — «семерки» разберутся.
Танк Бремера подъезжает к моему и, приняв от него цели, ЛК-7 начинают повзводно расправляться с этими зданиями, идентифицированными как Адмиралтейство. Высунувшись по пояс, я наблюдаю в бинокль за работой «семерок», но вдруг получаю здоровенный удар в плечо, от которого чуть не вылетаю из люка. В ту же секунду пуля звонко ударяет в откинутую крышку, прямо в то место, где только что была моя грудь. И, почти одновременно с этим — заливистая очередь из ЛП-30.[4] Оборачиваюсь взглянуть на спасителя. Передо мной на броне унтер мотострелков.
— Спасибо, унтер-офицер. Я твой должник. Как это ты угадал, что пуля прилетит.
Он слегка пожимает плечами:
— Бликнуло у него.
— Что, прости?
— Там, господин полковник, снайпер сидел, — он говорит чуть хрипловатым голосом с заметным малороссийским акцентом, — так у него солнце на прицеле бликнуло.
— Ну, ты прям Соколиный Глаз!
— Нет, господин полковник, Нати Бампо — англичанин был, а я — русский! — говорит он горячо.
Что это я его, обидел, что ли? Просто пошутил…
— И все-таки молодец! С такого расстояния заметить солнечный блик, да еще сообразить, что это — снайпер…
Он чуть усмехается:
— Опыт имеется, господин полковник. Бывало… — он внезапно сбивается и мнется.
Ах, вон в чем дело! На руке у него я замечаю татуировку: православный крест и цифры. Понятно: в монастыре каялся. Ясно, что «бывало» — он, должно быть, не раз видел, как также бликует прицел у инока на колокольне…
«Семерки» разносят Адмиралтейство в клочья. Краем глаза я вижу, как один из ЛК-7, отвернув назад орудие, разогнавшись, бьет в угол здания. Отходит и повторяет свой маневр. На четвертый раз стена заваливается и едва не половина здания с грохотом обрушивается. Ну, тут бой и без меня идет, а с унтером поговорить еще минут пять есть:
— Это за что? — я показываю на его руку. — Без обиды, соратник — ясно, что грех ты уже свой отмолил.
— Да по молодости да дурости, — вздыхает унтер. — Мне тринадцать всего и было, когда понесло меня в националисты украинские. В гимназии и вступил. В 25-ом, — снова вздох, — умудрился даже повоевать…
Я протягиваю ему портсигар, он закуривает и, выпустив струю дыма, продолжает:
— В 28-ом тоже, отметился. — Он машет рукой. — В общем, в 30-ом мне семь лет и влепили. Но я честно работал. На Беломоре: Повенчанская лестница — слыхали?
Я киваю головой. Кто ж не слыхал?
— Ну, это дело прошлое, соратник. Как звать? Буду у Одинцова тебе «Георгия» просить.
Он расцветает. Потом, встав на моторном отделении, вытягивается и четко рапортует:
— Унтер-офицер Бандера Степан. Второй взвод первой роты третьего батальона.
Я записываю это себе на память. Хотя и так не забуду. Таких как этот Степан Бандера, надо отмечать. Побольше бы таких русских патриотов — война б быстрее окончилась.
Гауптштурфюрер Вилли Хенске. Десант
Наша баржа с шорохом выползает на песок пляжа и откидывает свой плоский нос, образуя съезд. Танковые и автомобильные дизеля резко прибавляют обороты, выбрасывая в небо чёрные клубы копоти. Лязгают по аппарели траки гусениц и вот оно, гнездо самой страшной и подлой империи прогнившей демократии. Это Англия. Ни одну страну мира ненавидят больше, чем её. Самые подлые политики, самые грязные методы — это Англия. Самые жадные торгаши, самые беспринципные промышленники — это Англия. И самое большое гнездо сионистов в Европе… У них было три года, чтобы сбежать сюда, и это — хорошо: нам меньше придётся вылавливать их по всему миру. Теперь эти существа заплатят высшую цену за все свои злодеяния. Пришла их очередь становиться «гоями», невольно вспоминается афера с «Протоколами Сионских мудрецов». Что и говорить, идея была блестящая: отпечатать сотню экземпляров, разослать их по полицейским участкам мира и во всеуслышание объявить это подделкой. И пришлось потом самой полиции размножать и распространять эту программу действий для евреев всего мира, тем самым тратя так необходимые средства на пропаганду сионизма и экономя деньги самим жидам… Ничего, как говорят русские — сочтёмся!..
Берег весь усеян воронками — одни больше, другие меньше. Но целых участков практически нет. Такое я видел только на Дюнкерской экскурсии — сплошной ковёр осколков. Выползаем наверх — кто-то пытается стрелять по нам из двухфунтовой мухобойки. Доносится гулкий выстрел самоходного орудия, следующего в колонне усиления и вдали вырастает огромный веер взрыва, это бьёт «корниловская колотушка» ребят Виттмана. Я ору по рации и ТПУ: «Полный газ! Вперёд!» Механик-водитель вжимает педаль газа до полика и моя машина набирает скорость. На ходу осматриваю местность в приоткрытый люк, готовый в любой момент нырнуть в башню, но вроде больше никакого сопротивления…
Десять километров от берега. Первая деревня, вернее то, что от неё осталось. Это не мы, это авиация. Груды камней, гнилого и горелого дерева, тряпки, кости… Вижу немного в стороне от дороги что-то вроде укрытия и командую водителю принять правее, через мгновение чувствую, как под гусеницей оседает земля, но машина спокойно выбирается из возникшей ямы. Смотрю назад — никто не выскочил… Те, кого можно использовать Союзом, уже под нашей охраной, остальные — не обязательны. Десантники уже захватили конструкторские бюро, занимающиеся разработкой реактивных и поршневых двигателей, шифровальную школу в Блессиг-Хаус, специалистов по радиолокации. Прочие нам не требуются. Женщин для размножения использовать нельзя, у них гнилая кровь, мужчины — они враги. О евреях же и речи быть не может. Это для своих, германских, русских, итальянских выходцах мы можем быть гуманными, выселяя их в РКП, для этих — никогда! Виселицы и бочки с водой, вот их удел. Даже кровь их мы не хотим проливать, чтобы не осквернять землю, которая нас кормит… Впереди городок. Вижу наших десантников, которые машут флажками, предупреждая об опасности. Приказываю тормозить и высовываюсь их башни:
— Что случилось, фельдфебель?
Тот браво выбрасывает руку в приветствии:
— Минное поле, господин гауптштурмфюрер!
— Сапёры?
— Какие-то новые, неизвлекаемые. Мы потеряли двоих…
С досадой сплёвываю на землю. Непредвиденная задержка выбьет нас из строго графика… Внезапно меня осеняет:
— Мины противотанковые или противопехотные?
— Как удалось определить — противопехотные!
Всё равно опасно. Может порвать гусеницу… Киваю на руины домов городишки.
— Местные остались?
Фельдфебель всё улавливает с полуслова, и через пятнадцать минут передо мной человек двести грязных англичан обоих полов. Под дулами пулемёта гоним их к началу минного заграждения, затем отделяем первых пятьдесят и гоним вперёд. Шагов через двадцать первый взрыв, тут же следует второй — «томми» разворачиваются и бегут назад.
4
Лахти пехотный, образца тридцатого года. Ручной пулемет финского конструктора Лахти, с магазином на двадцать патронов расположенным снизу. Состоял на вооружении мотострелков и десантников-парашютистов Русской армии.