– Я не могу объяснить, что значит быть модулем, – проворчал Гатри. – А для тебя не собираюсь и пытаться.
– Что-то я не пойму, вам нравится ваше положение или нет? Гатри не ответил. На какой-то миг Сайре пробрал озноб; ему вдруг стало страшно, когда он задумался над тем, с кем, собственно, беседует. Модуль создан людьми и подручными-машинами. Но понимает ли человек, кого создал? Поймет ли когда-нибудь?
Поначалу все представлялось обыкновенным научным экспериментом. Имея теоретические знания и технические возможности, можно было без труда смоделировать сознание, скопировать его в программное обеспечение нейристорной сети, которая сама являлась копией мозга конкретной личности. Разумеется, процедура шла медленно, была сложной, дорогостоящей и несовершенной. О быстром, эффективном сканировании не могло быть и речи; через тело погруженного в полубессознательное состояние человека пропускали ток и вводили в организм легионы молекул-анализаторов, которые проникали в кровь и спинномозговую жидкость, после чего включались резонаторы внешних полей, получавшие информацию, а затем – гиперкомпьютеры, что упорядочивали и истолковывали результаты. Тем временем «подопытного» избавляли от крохотных инквизиторов в организме и возвращали в нормальное состояние. В итоге многажды повторенной операции возникала программа – модуль, набросок, эскиз, призрак сознания. Он обладал памятью оригинала, его наклонностями, убеждениями, предрассудками, надеждами, взглядами, складом мышления и тому подобным, однако не был существом из плоти и крови. Модулю полагалось быть разумным, насколько это возможно для артефакта, и подчиняться командам.
По слухам, второго не мог добиться никто. Кстати, существует ли на свете нечто, полностью управляемое? Сайре вздрогнул, но успокоил себя тем, что перетрудился и устал.
– Послушайте, – произнес он, овладев собой, – я в последний раз предлагаю вам пойти на мировую. Неужели вы не можете ответить любезностью на любезность? Вы долго пробыли в беспамятстве, вас до сих пор обеспечивали только аудиовизуальными информантами; быть может, вы просто не понимаете, что означает мое появление?
– Я знаю, что ты возглавляешь тайную полицию, следовательно, являешься по должности членом Синода, который втихомолку предписывает парламенту, какие законы принимать, суду – какие выносить приговоры, а исполнительной власти – что ей делать. – В голосе Гатри не было и намека на уважение. – Еще я знаю, что ты и твоя шайка ничего особенного собой не представляете. Типы вроде вас появляются периодически, выскакивают ниоткуда, как прыщи на физиономии.
– Вы невежественнее, чем я думал, – раздраженно отозвался побагровевший Сайре. – Вокруг происходят уникальные, поворотные, необратимые перемены. Огонь. Сельское хозяйство. Научный метод. Ксуан Жин и его система.
– Слыхали и не такое.
– Ничего подобного! Кто надлежащим образом проанализировал динамику общественной деятельности? Наука, именно наука, а не колдуны или знахари, положила конец оспе, СПИДу, заболеваниям сердца и раку. Она покончила с несправедливостью, расточительством, умопомешательствами, насилием – словом, со всеми теми ужасами, которые насоздавал человек. Если бы вы потрудились изучить ксуанистскую математику… – Сайре умолк. Что за чушь – произносить проповедь перед металлическим ящиком! Да, ему явно не помешает отдохнуть.
Тем не менее, идея, как случалось и прежде, захватила его, взбодрила, придала сил. Не то чтобы Сайре видел собственными глазами или убедился на личном опыте в безграничности идеала. Нет, это было по плечу разве что избранным. Даже Ксуан, работавший над своей системой на протяжении десятилетий, частенько прибегал к помощи академической компьютерной сети и не раз, вдобавок, признавался, что обязан кое-чем древним мыслителям. Такие, как он, Энрике Сайре, должны полагаться на то, чему их учат в школе, а впоследствии пополнять образование, слушая лекции и читая научно-популярные издания. При всем при том Сайре восхищался строгостью Ксуановой системы – нечто похожее существовало в Китае эпохи Хань и в императорском Риме, а также в исламе, в хронометрии и исчислениях. Шефа тайной полиции убеждал довод, что при современных методах обработки информации рыночная экономика устаревает, наглядно проявляются ее недостатки. Его вдохновляла перспектива создать и поддерживать условия, столь благоприятные, что общество само двинется к упорядоченной жизни, словно звездолет, который, будучи выведен на правильную траекторию, должен миновать многочисленные силовые поля и добраться до места назначения.
Сайре мельком, уже не впервые, подумал о том, что в правоверного авантиста его превратило не это, а логическое nоn sequitur* [Non sequitur (лат.) – «не следует», логическая посылка.] – если хотите, видение, – естественно, нерациональное. Доктрина Ксуана допускала нерациональность наряду с иррациональностью и хаосом нелинейных систем. То были факторы, существенно влиявшие на ход событий, поэтому Сайре постоянно принимал их в расчет. Сильнее же всего Энрике пленило прощальное слово Ксуана. Мыслитель наконец отдался течению мыслей, пророк не пророчествовал, но грезил. Ксуан соглашался, что среди живущих в несовершенном, ограниченном настоящем никто не может заглянуть в будущее, которое приблизится к совершенству и устранит всякие ограничения. Однако нашелся человек, который посмел бросить взгляд вперед; между прочим, такие люди попадались и в девятнадцатом – двадцатом веках. Они смутно – а Ксуан отчетливо – прозревали Великое Превращение, которое наступит то ли через тысячу, то ли через миллион лет и, может статься, в свою очередь будет лишь началом, и космос благодаря ему разовьется из слепой материи в чистое сознание…
– Я изучал вашу математику. – Неожиданный ответ модуля вырвал Сайре из фантазий. Странно, до сих пор Гатри ни в чем подобном, как бы ни велся допрос, не признавался. – Ну да, в качестве доктрины она с каждым днем приобретала все больше приверженцев. Движение авантистов становилось политической силой; правда, в основном за счет тех, кто верил наполовину, за счет невежд, толпы которых следовали за вами, полагая, что в учении что-то есть, раз все превозносят его научность и объективность. Я решил, что лучше разобраться самому, обратился за помощью к одному логику, и мы вместе стали изучать психотензорные матрицы, оператор «лао-ху», вычисления и прочую дребедень; я усвоил вполне достаточно, чтобы понять, что у меня есть занятия поважнее.
– Из чего следует, что вы ничего не поняли, – возразил Сайре. – Вы не спрашивали себя, почему идеи Ксуана пользуются такой популярностью?
– Разумеется, спрашивал, и находил тому обычные причины. После Возрождения, Джихада и прочих треволнений мир стал напоминать большую свалку. Союз пострадал меньше других, но его гражданам было о чем сожалеть, а потому им показалось, что они упали глубже и ударились сильнее. Ксуан сделал несколько предсказаний, которые более-менее совпали с действительностью, изрек два-три предположения, прозвучавших не полной ерундой. Североамериканцы всегда молились на разных спасителей, поэтому-то многие скушали ксуанизм – точнее, броские лозунги, – и ваша шайка пришла к власти, не будем уточнять, каким образом. То были последние полусвободные выборы в этой стране.
– Чушь! Народ увидел, что за нами будущее!
– Ну да, кое-что разумное вы и впрямь предлагали. Но куда больше было завлекалочек – исправление, перевоспитание, поголовный генетический контроль, и так далее. В общем, ничего такого, до чего я не мог бы, обладая здравым смыслом и житейским опытом, додуматься самостоятельно.
– Неверно. С тем же успехом вы могли бы заявить, что Эйнштейн не открыл ничего такого, до чего бы вы не дошли своим умом.
– Не надо передергивать. Теория общей относительности была совершенно новой, объясняла очень и очень многое. А ксуанизм в своей основе, если отбросить диковинный язык и затейливые уравнения, – обыкновенная болтовня о коллективизме, насчет которого пару-тройку тысячелетий назад чесали языки все, кому не лень. Вполне возможно, его возраст гораздо почтеннее, я не спорю.