Валентина носила ей на день, на два еду, и раз в неделю Пашка возил ее на своей машине к дочери, через выгон, не так далеко. Там она проводила день до вечера, и Пашка снова привозил ее домой. Иногда забегали к бабушке ее внучки, две Татьянины дочки-близняшки. Татьяна жила богато. Дом, такой же, как и у Пашки, по его чертежам и с его помощью был сложен, в доме всего вдосталь — и ковров, и всяких украшений, мебели разной, но зато двор, не в пример Пашкиному, был настоящим поместьем. Стадо уток то и дело вытекало со двора и снова втекало в него, гуси со страшным гусаком тоже горланили по двору и в загоне своем, корова давала много молока, теленок, две свиньи всегда сидели в сажке, всякие кладовки, сарайчики, летняя кухня, где готовили весной и летом, до поздней осени, и конечно же собака в конуре. Все это густо заселяло двор. На курицу можно было наступить в любом уголке, их было без счету. И сад. Пашкиному саду далеко до этого. Тут был богатый виноградник, мощные деревья яблоневые, слива, абрикосы, черешня и вишня, всякие кустарники, смородина, крыжовник, малина и огород, грядки огородные. Все это вроде и у Пашки есть, если называть, перечислять, но тут все уплотнено, укрупнено и производит впечатление обильности, тучности, даже избыточности.
Сама Татьяна — хочешь поставь, хочешь положи, одинаково. Городской человек сказал бы: слоновая болезнь. Нет, никакой болезни. Просто едят тут без оглядки. Мужик Татьянин, шофер, тоже дай бог, в два обхвата. А ведь не старые еще. Лица, конечно, раскормленные, но еще гладкие, без морщин, молодые. Зато девчушки, близняшки, девятый класс кончили, эти просто нездешние топольки. И лица у них нездешние. Миндальный разрез глаз у одной чуть отличается от такого же разреза у другой, слегка несходного рисунка, но рисунок и у первой и у второй тончайший, изысканный, можно сказать. Просто какие-то залетные девчонки. В розовеньких ушах простенькие сережки висят. Гибкие, как лозинки, эти Зоенька и Зиночка. Зоенька на пять минут старше Зиночки, но ведет себя все равно как старшая сестра. Родители не нарадуются на них. Голосочки у них тоненькие, движения нерешительные и замедленные, какие-то тягучие. Как травка подводная шевелится от течения, так у них руки плавно выводят жесты, и тонкий стан гнется и волнуется при ходьбе и при движении.
— Ну, что, ма-ма-а, — говорит-поет старшенькая, Зоя. — Не хочу я без де-ела сидеть.
— У тебя каникулы, отдыхай, — мать говорит.
— А я не замори-и-лась, ма-ма. На ферму хочу-у.
Словом, обе ушли на ферму доить коров. Сначала им не доверяли животных, не давали самостоятельную группу, они помогали штатным дояркам. А потом увидели их старательность, дали группу, и девочки не подвели старших, управлялись, как и штатные доярки.
Чуть свет они вскакивали с постели, быстренько умывались, по-птичьи завтракали и бежали на ферму. Возвращались уже перед заходом солнца. Ничего. Легонькие, быстроногие, все с них как с гуся вода. Никакой усталости.
В воскресенье они забегали к бабушке. На минутку заглянут, а потом идут в дом к Пашке и Валентине. Тут посидят, чайку попьют.
Валентина начинает разговор с ними:
— Ну что, девки? Так и будете коровам хвосты крутить? Дальше-то не хочете учиться?
— Нам еще десятый надо кончить, — говорит тихонечко старшенькая.
— А после?
— После? Я на ферме останусь, мне нравится.
— А ты, Зина?
— И я хочу на ферме.
— Такие-то тонюсенькие. Вам бы в город, в артистки б…
Девочки смущенно улыбаются. Какие мы артистки? Шепчутся между собой.
А Пашка из своей комнаты вмешивается:
— Артистки. Тоже придумала. Вот мал-мал подрастут, замуж выйдут, и ихние мужики водку будут пить, да раз-другой походют по их кулаками, вот и артистки тебе все. А то детей начнут рожать, толстеть начнут, как мать ихняя, вот и все. Сбиваешь с толку девчонок. Артистки.
Девчонки краснеют, руками складочки легких платьиц перебирают.
— Ну мы пойдем, завтра вставать рано, — почти шепотом говорит кто-нибудь из них, поднимаются и уходят, тихо, неслышно ступая по полу, как Демьян Валентинин.
Приехал в воскресенье Пашка, мать привез, посидел с Татьяниным мужем, с Петром, выпили немного домашнего винца, пирожков горяченьких поели. Во дворе, под тутовым деревом. Прохладненько. Потом к вечеру — Пашка решил посидеть до вечера, чтобы уж не ехать снова за матерью, — перешли в дом, в комнаты, тут чай стали пить. Входит Татьяна с пышным букетом роз. Нюхает, прижимает к себе розы, не надышится.