Когда объезжали канаву, чтобы выскочить на полевую дорогу, мотоцикл подпрыгнул, Зоенька рывком прижалась к Сереже, и сердце ее тут же остановилось, и она сладко, всего на одну минуту умерла. Под тополями Володина сада уже загустела темнота, пронеслись через нее, выехали под гору. Подниматься Сережа не стал, вывернул на дорогу, что вела вдоль подошвы горы, и понесся навстречу первой звезде, что взошла над степью. Оттуда, куда их нес бешеный мотоцикл, надвигалась ночь, Сережа включил фару; и, следя за прыгающим снопом света, который метался по низкорослому подсолнечнику, по затравеневшему проселку, Зоя почувствовала тревогу. Как бешено мотался — вверх, вниз — этот сноп огня от фары Сережиного мотоцикла.
Слева, редкие, теплились огоньки почерневшего села, чуть слышно наплывал иногда лай окраинных собак и свист за спиной. Первая звездочка, родившаяся только что впереди, была не одинока. Их оказалось уже три. Они отвесно вытянулись стройным пунктиром, то ли из земли выскочили, то ли падали на землю из поднебесья.
Сережа развернулся и помчался назад. Еще стремительней полетел по опробованной дороге. Перед спуском к Володину саду остановились. Подсолнечник кончился, начиналась не скошенная еще люцерна. Сережа поставил мотоцикл на костыль и повернулся к Зое:
— Отдохнем немножко?
— Давай.
Они присели возле мотоцикла и смотрели друг на друга.
— Не страшно? — спросил Сережа.
— Нет.
— А ты каталась когда-нибудь на мотоцикле?
— Нет. С папой на грузовике.
— А тебе нравится на мотоцикле?
— Да. А тебе?
— Да мне что, я на нем с детства.
— Я ночью не была еще в степи. А ты?
— Я и сейчас в степи. Мы же ночуем там, на комплексе.
— А не страшно?
— Я же не один. Тебе на ферме не страшно?
— А чего там?
— А ты там вспоминаешь меня?
— А ты меня?
— Еще бы!
Она засмеялась.
— Ты хорошо смеешься.
— Да? А ты?
— Я ржу.
— Ну поржи немножко.
— О-го-го-го!
— Тише.
— А что?
— Кого-нибудь испугаешь.
— Кого?
— Не знаю. — И Зоя осторожненько оглянулась вокруг себя. Кругом было пусто, темно и прекрасно. Она, как ящерица, тихонечко засветилась своей улыбкой.
— Я хочу притронуться к тебе рукой.
— Притронься.
Сережа протянул руку и пальцами притронулся к щеке, к горячему лицу Зои. Рука слегка вздрогнула, и Зоя вздрогнула.
Прямо перед ними, на склоне неба, чиркнула яркая звезда и свалилась за Володин сад.
— Звезды падают только осенью. А эта почему упала?
— Ты читал книжку «Блуждающие звезды»?
— А то.
— Шолом-Алейхема.
— Наверно, он тоже катался вот так на мотоцикле и смотрел на звезды, а потом написал.
— Это он придумал. Писатели всё придумывают. Если не придумывать, тогда каждый мог бы писать.
— А ты пробовала?
— Пробовала — не получается.
— А мне кажется, что можно. Я вот еще до Уренгоя, помощником ходил на комбайне, сяду за штурвал, еду, а внизу хедер подрезает пшеницу, сваливает на полок, на транспортер, а этот тащит ее в барабан, живую пшеницу, знаешь как жалко. Прямо головой туда, в барабан, а там ее зубьями молотят, колотят, выбивают из головы зерна, а они через рукав прямо в бункер, уже зерно. Все кругом живое. И кажется мне, что все могу это написать не хуже писателя. Слева стоит пшеница, еще живая, еще на корню, еще по ней волны ходят, а справа уже пострижено под нулевку, жнивье одно, никакой пшеницы, одни валки валяются или копны соломы. Здорово. И ведь не кто-нибудь там все это делает, а я сам. Здорово! Что ж, я не могу про это написать? Могу.
— А я не могу. У меня Стрелка, как только подхожу к ней, она оглядывается на меня и хорошо-о так мычит, я не утерплю, подскочу к морде и поцелую ее в мягкий нос, а другие тоже на меня глядят. И глаза такие, как у людей. Мне там с ними так хорошо, Сережа, а попробуй напиши — засмеют. Скажут, во-о, с коровой целуется, дурочка какая-нибудь. Но это же так. А написать нельзя. А вот сейчас? Напиши, чего это мы тут сидим? Тоже скажут: дурачки какие-то. Сидят ночью на люцерне, а завтра вставать чуть свет. Не напишешь. Засмеют.
— А тебе смешно?
— Мне нет. А нам домой не пора?
— Мне в шесть вставать, а тебе?
— Мне в четыре. В шесть уже доить надо.
— Тогда поедем, а то не выдержишь, вон какая худенькая.
— Я не худенькая, тоненькая, но сильная. Я вот тебя могу побороть. — Зоя кинулась на Сережу и начала ломать его, а Сережа, уворачиваясь от нападения, упал в густую люцерну, и на него свалилась Зоя. Свалилась и испугалась. Затихла, сердце колотится. Сережа грудью своей слышит, как колотится. Лежат они и молчат. Оба испугались, а пошевелиться боятся.