Два рассказа о первом сроке
Целина
Да, да, я тоже был на целине. Правда, меня перед тем не вызывали в ЦК, но ведомство, направившее меня осваивать нетронутые целинные просторы в казахских степях, очень известное и солидное.
Под стук колес и паровозные гудки мы шумно и весело неслись сквозь тьму вьюжной ночи к не нами намеченной цели. Из нашего вагона тоже неслась песня тех лет: «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я…» Правда, вопреки общему запрету петь и даже громко переговариваться между собой, издавна существующему для пассажиров «Столыпина».
От карагандинской тюрьмы № 16 до карлаговской пересылки на станции Карабас поездом всего два-три часа. И вот мы плотной колонной под несмолкаемый мат конвоя и злобный лай овчарок тянемся вдоль бесконечных заборов запреток лагерей. Самих лагерей мы не видим, а только ярко освещенные запретные полосы: впереди ряд колючей проволоки, потом еще такой же ряд, а потом высокий сплошной деревянный забор с карнизом из колючей проволоки и прямо над ним электрические лампочки. А что там, за этими заборами-запретками?
Я тогда был, как и большинство моих попутчиков, зэком-новичком. Все мне было внове, все воспринималось и переживалось обостренно. Это потом, со временем и я очерствею и стану все воспринимать за должное, обычное.
О пересылке, о лагере я к тому времени знал только с чужих слов. Скоро все это предстанет передо мной, и я увижу все своими глазами, услышу своими ушами, почувствую и проверю на собственной шкуре.
Карлаговская пересылка поразила меня своим размером. И не только площадью, но и огромностью бараков. Ночью эти саманные приземистые бараки казались еще более длинными и угрюмыми. В одном из таких бараков нам открыли камеру и велели заходить. Нас было человек восемьдесят: остальных сотни полторы определили в другой барак. Почему-то те из наших, кто был в первых рядах, не стали заходить в камеру и стали требовать чего-то от дежурного офицера. Я был в середине толпы и не мог сначала понять, в чем дело. Но быстро выяснилось, что в камере, куда нас хотели поместить, не было света, и поэтому зэки уперлись. И загалдели все мы: «Не пойдем, пока не будет свет… ведите в другую камеру…»
Я, ориентируясь на свои сведения о порядках ГУЛАГа, ожидал крупного конфликта и неминуемой расправы с нами со стороны охраны. К моему удивлению, офицер быстро приказал отправить нас в соседнюю камеру, и нас торопливо в ней заперли. В камере еще шло обсуждение происшедшего и похвалялись победой, когда открылась дверь и тот же офицер с какими-то бумажками в руке назвал две фамилии. Вызванным было приказано выходить с вещами. Пересылка есть пересылка, и всякие передвижения и перетряски зэков здесь явление обычное. Двое названных вышли, а минут через пять снова открывается дверь и снова берут двоих. Все считали, что это либо берут на этап, либо раскидывают по разным камерам. Дошла очередь и до меня. Я попал в паре с украинцем Лесовым. Он шел за офицером первым, а я сзади. Подвели нас к той же камере, от которой мы вначале отказались. Надзиратель открыл дверь, и нам велено было туда войти. Лесовой уперся и отказался заходить, требуя посадить его в камеру, где есть электрический свет. Надзиратель попробовал ухватить его за рукав, чтобы втолкнуть в камеру, но Лесовой быстро и резко отпрянул к противоположной стене, а я в это время услышал стоны и всхлипывания, которые слышались в темноте камеры. На подталкивания офицера сзади я среагировал, как и Лесовой. Я уже видел, как его держали за руки и за воротник несколько надзирателей. Одновременно они колотили его кто как мог и по чему попало. Упрямый украинец твердил одно: «Не пойду!»
На меня орал офицер: «Заходи… твою мать! Не к теще в гости приехал! Сейчас рога обломаем!»
Кто-то из надзирателей пинком бросил меня на офицера, а тот подхватил меня на свой кулак под ребра. Удар был слабый и почти не причинил мне боли. Я еще размышлял в суматохе, что мне делать: то ли давать сдачи в меру своих возможностей, то ли сопротивляться пассивно, отказываясь зайти в темноту камеры. Не знаю, на чем бы я остановился, но за меня уже решили. Я был схвачен несколькими надзирателями за руки и за ноги и находился у них на руках в горизонтальном положении. В таком виде они меня поднесли к двери камеры, повернули головой к двери и, дубася остервенело кулаками и ногами, одновременно стали раскачивать, намереваясь бросить в камеру, как бревно. Во время полета я успел только вытянуть вперед руки, чтобы предохранить голову от возможной встречи со стеной или со стояком нар. Слава богу, на пол я приземлился животом, даже лицом не задел. Но руками и головой все же здорово врезался в стенку. Из-под нар вылез не сразу. Больше всего досталось правой руке, и я еще несколько дней не мог ею шевелить без боли.