— Садись, Гоша. — Она подвинулась к своему кавалеру и двумя пальцами подтянула подол праздничного платья. — В кино пришел? — спросила она и улыбнулась уголком рта, чтоб показать металлическую «фиксу», вставленную недавно. Лизка смотрела на Гошку, счастливо улыбалась, и глаза ее говорили: «Вот не хотел ты со мной, а я не хуже нашла».
«Где ж Санька?» — подумал Гошка и хотел спросить о ней у Лизки, но почему–то не решился и сказал:
— Что это ты зуб вставила?
— Болел, — сказала Лизка, и видно было, что врет, — купила за три рубля в Актабаре.
В первом ряду, прямо перед Гошкой, сидел завскладом Николай Тюлькин со всем своим семейством: женой Полиной, трехлетней дочкой Верочкой и тещей Макогонихой. Девочка вдруг расплакалась. Полина трясла ее на руках и успокаивала:
— Зараз зайцив покажуть. Багато, багато зайцив побытых!
— А воны з рогамы? — спросила девочка, вытирая слезы.
— 3 рогамы, з рогамы.
Бабка Макогониха сидела рядом и не обращала на дочку и внучку никакого внимания.
Когда–то хорошая хозяйка и рукодельница, в последние годы Макогониха чувствовала себя все хуже и хуже. У нее часто кружилась голова, тряслись руки, а в ногах была такая слабость, что даже поболтать с соседками старуха выходила редко. Она жаловалась дочери на недомогание и удивлялась:
— Николы такого нэ було.
— Шо вы, мамо, удивляетэсь? Восемьдэсят годов вам тож николы нэ було.
В последнее время старуха почти ничего не помнила и не понимала. Полина давно уже отстранила ее от хозяйственных дел. Старуха, отчасти потому, что не привыкла сидеть без работы, отчасти из чувства обиды и противоречия, хваталась за все, но ничем хорошим это никогда не кончалось.
Макогониха сидела рядом с дочерью и, недоверчиво поджав губы, смотрела на экран, как будто видела его впервые.
Лизка толкнула Гошку в бок и, имея в виду Макогониху, шепнула:
— Сейчас будет плакать.
И правда. Как только погас свет и на экране появились борцы, старуха завздыхала:
— Боже ж мий, таки молоди. За шо их? — И, не получив ни от кого ответа, она заплакала от жалости к борцам и плакала потом, когда после журнала люди с собаками полтора часа гонялись за молодым шпионом.
Лизка сидела, скрестив руки на груди, и смотрела равнодушно. Она видела фильм раньше и все знала наперед. Поэтому, когда в самом захватывающем месте Марочкин вскрикнул: «Вот, елки–моталки, опять ушел!», она прижалась к нему:
— Не бойсь, пымают.
— Тише ты — «пымают», — сказал кто–то в заднем ряду.
Лизка испуганно съежилась и сильнее прижалась к своему кавалеру.
Трещал аппарат. В клубе кто–то курил. Было дымно и душно. На туманном экране бродили шпионы. Гошка закрыл глаза. Его разбудила Лизка. Она протянула ему горсть семечек:
— Будешь лускать?
— Что? — спросил Гошка, открывая глаза.
— Спишь, что ли?
— Нет, — сказал Гошка и опять задремал.
После кино все расходились кучками. Возле крыльца целой толпой стояли ребята и, ослепляя выходящих электрическими фонариками, искали своих попутчиц. Анатолий, который во время сеанса сидел у дверей, вышел первый и подождал Гошку на улице. Они пошли вместе. Впереди них шли Тюлькины. Глава семьи шагал посредине, неся на руках девочку.
— Ну как картина? — спросил Анатолий. — Понравилась?
— Понравилась, — ответил Гошка, зевая. — Спать хорошо.
— Ты что, спал? Зря. А я люблю такие вещи. Вот я читал книжку «Охотники за шпионами». Не читал?
— Нет.
— Про контрразведчиков. Интересно. Ты хотел бы стать контрразведчиком?
— Раньше хотел, — сказал Гошка.
— А теперь что ж?
— Не знаю. Некогда думать об этом. Своей работы хватает. Они свернули на тропку и пошли по одному — Анатолий впереди, Гошка сзади. Слева чуть слышно журчала река, и вода, отражая неяркие звезды, неясно мерцала сквозь редкий камыш. Было совсем темно.
— Да, — сказал Анатолий, — ты Саньку не видел?
— Нет. Не видел.
— Когда картина началась, она пришла в клуб, все кого–то высматривала, а потом ушла.
7
Шесть дней, данных на подготовку к немецкому, прошли незаметно. К исходу шестого дня Гошка знал не больше, чем в первый день. Вечером, придя с работы, он сел у окна и раскрыл книгу.
За столом в ватных брюках и валенках сидел дядя Леша и набивал солью патроны для своего ружья. Иногда Гошка отрывался от учебника и смотрел, как старик сыплет в патрон щепотку серой, как весенний снег, соли и утрамбовывает ее желтым от самокруток пальцем.
Надвигались сумерки, но возле окна было еще довольно светло.