В целом, факельное шествие и торжественный марш штурмовиков 30 января 1933 г. в Берлине оставили у людей впечатление, что произошла, причем законным порядком, не простая смена власти, но Германию ждет наконец-то «новое начало»[123]. «Странно, что это [30 января 1933 г. — Т.Т.] стало событием, которое захотела посмотреть половина Берлина и даже наша собственная семья. Многочисленные перемены правительства в Веймарский период не вызывали такого ажиотажа, да и сейчас многие из бюргерских слоев и рабочих относились к Гитлеру с полным недоверием и отрицанием»[124]. В жизни семьи эти настроения новизны тоже отражались, но менее осознанно. Даже дети знали, что пришел новый канцлер, но на первом плане и у них, и у взрослых зачастую стояли другие проблемы. «Я не думал много об этом, не старался попасть в струю, … только потом я сказал себе, что придут другие и опередят меня [в карьере — Т.Т.]»[125]. «Первым великим делом национал-социалистов для меня было продление пасхальных каникул до 1 мая», — откровенно заявляет тогда 10-летний берлинец Клаус Брокерхоф[126], специально посвятивший свои воспоминания первым месяцам нацистского режима и даже назвавший их «На пути в Третий Рейх». Если родители и относились к происходящему настороженно, то при детях вопросы политики не обсуждались, их высылали из комнаты или обидно приказывали «закрыть рот» и ни о чем не спрашивать[127].
Тем не менее в каждой речи, которые первоначально слушали по радио всей семьей[128], Гитлер обещал восстановление спокойствия и порядка, устранение безработицы, хлеб и свободу, призывая сплотиться и забыть о разногласиях во имя будущего. Притягательная оптимистическая сила «пробудившегося Рейха», «народного сообщества» охватила общество и в том числе столицу нового режима. Наконец-то у многих, кому недоставало «высокой цели» в жизни в это затянувшееся безвременье, появилась высокая мотивация — скорое возрождение Германии, Отечества, сплочение и единство народа. Многие представители интеллигенции, средних слоев, настроенные национал-патриотически, видели в нацистах оптимальное сочетание положительных моментов социализма и национализма, законных преемников исчерпавших себя политических сил предшествующего периода.
Историк Норберт Фрай отмечает «быстрое падение уровня культурно-политического самосознания и прежде всего критического разума в либерально-демократических кругах, прежде всего у интеллигенции. […] Наступило время политической десенсибилизации, когда даже культурное бюргерство почти не реагировало на эксцессы… Притягательность модернистско-динамичного „движения обновления“, которое после многолетней „борьбы“ наконец-то „достигло“ власти, была велика»[129]. Тоталитарный характер новой власти, законы о чрезвычайных полномочиях правительства и первые эксцессы с легкостью списывались на «трудности старта» и извинялись необходимостью навести порядок[130]. Большие города, такие как Берлин или Гамбург, периодически потрясали серии столкновений между правыми и левыми радикалами и такие схватки и до 1933 г. воспринимались как близкая опасность гражданской войны. В этой связи по-настоящему потряс берлинцев пожар рейхстага в ночь с 27 на 28 февраля. На следующий день около дымящейся руины, оцепленной полицией, толпились зеваки, обменивавшиеся многозначительными репликами: «Надо подождать, что выйдет из этого», «Так просто рейхстаг не поджечь, должен быть какой-то червь, ну, там, вверху» и т. п.[131]. Тем не менее это событие и последовавшая антикоммунистическая истерия подтверждали в глазах многих мужчин-глав семей правоту нацистов: Германия стоит на краю пропасти.
Признаки перемен стали ощущаться очень быстро. Многие из тех, кто еще вчера дружил семьями, домами, обнаруживали, что один из них превратился в воодушевленного наци, говорит о том, что Гитлер послан Германии Богом и надо активно включаться в совместную работу по созданию национал-социалистического «народного сообщества». Это часто приводило к разрыву, с таким человеком приходилось быть осторожным, к тому же, у него менялись интересы[132]. Уже в апреле 1933 г. после первых антиеврейских акций и принятия национал-социалистического закона о профессиональном чиновничестве, запрещавшего в равной степени неарийцам и политически нелояльным гражданам занимать посты на государственной службе, в том числе в системе образования, юридических учреждениях и т. п.[133], многие «истинные арийцы» смогли улучшить свое положение, заняв освобождавшиеся рабочие места[134]. Повышение по службе или тем более получение работы изгоняло мысли о том, за чей счет это произошло.
Верные тезису об аполитичности семьи как в воспоминаниях, так и в интервью[135] люди пытаются затушевать изменения, наступившие в повседневной жизни после января 1933 г. Тем интереснее, что эти перемены отражаются ими помимо воли, иногда сразу же после утверждения о продолжении «обычной жизни». Но обычная жизнь теперь происходила на фоне маршей и государственных праздников, выкрашенных в коричневые цвета, а если человек отправлялся в гости, то в таком большом городе как Берлин он почти всегда рисковал быть затянутым в водоворот очередного массового митинга и должен был слушать часовую речь того же Геббельса, не имея возможности, а то и не смея выбраться из плотной толпы.
Коммерческая культура с обилием свастики расцвела пышным цветом. «Табачные фабриканты (очевидно, еще не подозревавшие, что Гитлер не переносил табачного дыма) поспешили выпустить новые марки сигарет с такими названиями, как „Команда“, „Тревога“, „Новый фронт“, „Барабанщик“, „Товарищество“… В окнах магазинов прохожие могли любоваться на портреты фюрера, окруженные цветами наподобие алтарных композиций. Газетные киоски бойко торговали открытками и всевозможными сувенирами с изображениями Гитлера. Дешевые издания „Майн кампф“ раскупались тотчас же по их поступлении в книжные магазины»[136]. Этот кич потребовал даже обратной реакции нацистских властей. Тот же Геббельс вскоре запретил несанкционированное использование изображений Гитлера[137].
Тем не менее вне зависимости от отношения к нацизму жители Берлина одними из первых осознанно или неосознанно отмечают новое оформление повседневности. «Берлин в первый год нацистского правления еще остается двойственным, двусмысленным. Но очень скоро начнутся карательные рейды штурмовиков»[138]. И очень скоро жители поймут, что новой власти лучше не противоречить. Горькая шутка тех времен гласила: «В народном сообществе больше нет пруссаков, баварцев, тюрингцев и саксонцев, есть только браун-швайгцы [в дословном переводе — „коричневые молчуны“ — Т.Т.]»[139]. Дети в одном из немногих жилищных товариществ Берлина — Линденхофе — поначалу были огорчены, что детские праздники в их парке заменены теперь концертами для членов СА или трансляциями речей фюрера. Своими криками и играми вблизи они мешали этим мероприятиям. Товариществу пришлось издать специальное распоряжение для родителей о недопустимости таких случаев[140]. В воспоминаниях люди отмечают как счастливое стечение обстоятельств тот факт, что вокруг них было окружение, которого не надо было бояться, требовалась только большая осторожность в высказываниях, — «много раз меня об этом предупреждали», — отмечает тогда «молодой и жизнерадостный» мужчина, симпатизировавший социал-демократической партии, и на вопрос, почему он и его товарищи не организовали сопротивление, отвечает со всей степенью открытости: «Откуда было взять мужество? Мы были людьми, которые просто хотели выжить»[141].
123
В рукописных дневниках берлинской семьи Келлер в Земельном архиве Берлина имеется краткая запись от 11 февраля 1933 г., как будто списанная с ленты новостей: «С его приходом [Гитлера — Т.Т.] Германия и ее народ вступили в новую историческую эпоху». Landesarchiv Berlin. E Rep. 200–43. Nr.4. Tagebuch. 16.Jan.1933–12.März 1938. 4.Buch. S. 5
124
Bruhns W. Meines Vaters Land. Geschichte einer deutschen Familie. Berlin, Ullstein, 2005. S. 19.
125
Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 5. S. 1983. Воспоминания мужчины, 1909 г. рожд.
127
Siemionow Elisabeth. Die Freistelle. // Ein Stück Berlin, S. 65. Lang Ludwig. Grossstadtjunge. Ein Stück Berlin, S. 86. Интервью с Herr Moritz, 1925 г. рожд. (Berlin-Alexa Seniorenresidenz Lichtenrade, август 2003).
129
Frei N. Der Führerstaat. Nationalsozialistische Herrschaft 1933 bis 1945. München, Deutscher Taschenbuch Verlag, 1997. S.41.
130
«Нам казалось, что так жить дальше невозможно», — таково было впечатление от тех дней берлинца Герхарда Цадека, впоследствии эмигрировавшего из страны. Интервью с г-ном G.Zadek. (Berlin-Fischerinsel, июль 2003). См. также Gebhardt W. Fest, Feier und Alltag: über die gesellschaftliche Wirklichkeit des Menschen und ihre Deutung. Frankfurt am Main. 1987. S. 199.
132
Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 1. S. 0199. Воспоминания мужчины 1913 г. рожд., активного члена спортивного союза.
133
Reichsgesetzblatt, 1933. I, Nr. 37. S. 175ff. Не могу не упомянуть на фоне судьбоносных государственных законов обычную историю любви и разлуки, которая началась как раз в эти апрельские дни 1933 г. между берлинцем Петером и Эрной из Гамбурга. К сожалению, их трогательные письма, неведомо как попавшие в Земельный архив Берлина, не содержат о них больше никакой информации, даже фамилии отсутствуют. До июля 1934 г. влюбленные обменивались нежными посланиями со множеством мелочей, понятных только им, строили планы на будущее, собирались в совместные поездки, даже знакомились с родителями, а потом в ноябре неожиданно расстались, видимо, охладев друг к другу. В этой обычной истории любви, длившейся по современным меркам не так уж и мало, нет ни одного (!) упоминания о политико-событийном фоне, ни одной привязки к происходившим вокруг переменам, создается впечатление пугающей погруженности в себя и друг в друга и оторванности, если не равнодушия к окружающему. А эти люди ведь тоже были очевидцами и участниками исторического процесса… Landesarchiv Berlin. E Rep. 300–35. Nr. 10.
134
См. неопубликованные дневники берлинской семьи Шеппленберг в Земельном архиве Берлина. Landesarchiv Berlin. E Rep. 061–19. Nr. 16. Familiennachlass Schoepplenberg. Tagebücher der Familie Schoepplenberg. Bd. 8. 1929–35. S. 75ff. В Берлине муниципальные власти лишили врачей-евреев права на участие в государственной системе медицинского страхования, отныне остававшиеся верными своему врачу пациенты должны были сами целиком оплачивать лечение. Кунц К. Совесть нацистов. М., Ладомир. 2007. С. 63.
135
«Мы пытались быть политически нейтральными, несмотря ни на какие кризисы». Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 1. S. 0199. Bd. 3. S. 0934 u.a.
136
Геббельс в своем дневнике с восторгом пишет 6 апреля 1933 г. об охватившей берлинцев волне эйфории и любви к фюреру. Даже, если сделать поправку на субъективность автора, все же отрицать факт массового воодушевления народа трудно. Die Tagebücher von Joseph Goebbels: Sämtliche Fragmente. Hrsg. von E.Fröhlich. München. Saur, 1987. Bd.2. S. 403. Интересно, что ни один из опрошенных мною людей не признался в том, что кто-нибудь из членов семьи читал «Майн кампф», хотя на вопрос, была ли дома эта книга, почти все ответили утвердительно, прибавив, что это было своего рода обязательным в то время.
138
Марабини Ж. Повседневная жизнь Берлина при Гитлере. М., «Молодая гвардия». 2003. С.42.
140
«Das war’ne ganz geschlossene Gesellschaft hier». Der Lindenhof: Eine Genossenschafts-Siedlung in der Großstadt. Berlin, 1987, S. 134.
141
Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 1. S. 0040. Воспоминания мужчины 1910 г. рожд. Bd. 3. S. 1137. Воспоминания мужчины 1911 г. рожд.