— Ну и что, вы видитесь хоть когда-либо, в перерывах между службой?
— О да, мы встречаемся каждый год на партийном съезде в Нюрнберге.»[154]
У Эрики Манн приведен еще один анекдот, не менее показательный для характеристики особенностей времени:
«Отец приходит домой, никого нет. На столе записка: „Я на женском собрании. Приду поздно. Мама“. Он кладет свою записку: „Иду на партийное собрание. Буду поздно. Отец.“ Следующим приходит Фриц, сын. Он оставляет свою записку: „У нас ночная тренировка, до утра. Фриц“. Последней является Хильда, дочь. Она пишет: „Должна идти на ночное собрание БДМ! Хильда“. Когда семья около двух часов ночи возвращается наконец домой, они обнаруживают, что в квартире побывали воры и украли все, что можно. Квартира пуста. Но на столе лежит пятая записка: „За то, что мы можем здесь красть, мы благодарим нашего фюрера. Хайль Гитлер! Воры“»[155].
Подобные утрированные шутки имели в своей основе долю правды. Видимо, после многочисленных жалоб, в том числе родителей, врачей и учителей, уже в октябре 1933 г. рейхсминистр внутренних дел Вильгельм Фрик, которого трудно было заподозрить в излишней мягкости, направляет имперскому фюреру молодежи Бальдуру фон Шираху письмо с настоятельной просьбой проследить, чтобы члены низшего звена Гитлерюгенд — Юнгфольк не привлекались к «службе» после наступления темноты или вообще в поздние часы вечера, а старшие мальчики участвовали бы в ночных мероприятиях не чаще раза в неделю, да и то строго до 22 часов[156]. Ширах по статусу должен был согласиться с Фриком, что он, вероятно, и сделал, но поздние мероприятия проводились время от времени и дальше. Какое же факельное шествие возможно до наступления темноты!
Изменениям подверглись прежде всего семейный распорядок дня и окружающая среда. Наибольшее влияние это оказывало на самых восприимчивых членов семьи — на детей. «Дети говорят „Хайль Гитлер!“ от 50 до 150 раз в день. „Хайль Гитлер!“ приветствуют одноклассников, этим начинается и заканчивается каждый урок, „Хайль Гитлер!“ говорит почтальон, вагоновожатый в трамвае, девушка в лавке, где продают тетради… Словами „Хайль Гитлер!“ завершается детская вечерняя молитва, если только ребенок воспринимает свои обязанности всерьез»[157].
К счастью, видимо, почти никто из родителей не требовал произносить эти слова дома, но на людях их могли подвергнуть осуждению за неправильное воспитание детей. «Я пошла с Клаусом в аптеку и сказала „Добрый день“, а Клаус сказал „Хайль Гитлер!“ И аптекарь упрекнул меня, что маленький ребенок знает, что нужно говорить, а мать нет. И мы поехали домой на трамвае, он увидел номер 55 и закричал, сияя: „Это 55. Нашему фюреру тоже 55 лет!“ Это мне совсем не понравилось, а дома в кровати он еще запел: „Знамя высоко, ряды сомкнуты“. Так он пел и я его после этого забрала из детского сада. Нет, мне это не понравилось»[158]. Но подобную реакцию нацистское воспитание малышей вызывало далеко не у всех родителей. Тот же юный Клаус снискал бурное одобрение отдыхающих семей на берегу Мюггельзее под Берлином: когда кто-то, желая его похвалить, сказал: «Скоро ты будешь большим и будешь в Гитлерюгенд», Клаус топнул ножкой и крикнул: «Я не хочу быть в Гитлерюгенд! Я хочу сразу стать фюрером!»[159] Мать мальчика это очень рассердило и ее проблемам в воспитании сына можно только посочувствовать.
Но чем старше становились дети, тем труднее и даже опаснее становилось противостоять их вовлечению в национал-социалистическую систему и поглощению режимом. Мелита Машманн, пятнадцатилетняя жительница Берлина, пишет в своем дневнике: «Я чувствую, что меня наполняет горячее желание быть вместе с теми, для которых это [национал-социализм — Т.Т.] вопрос жизни и смерти»[160]. На идеологические мотивы накладывался подростковый нигилизм, авторитет товарищей и учителей, желание обрести независимость и коллективную идентичность в обществе друзей, а также немаловажное для старшего юношества чувство включения во власть, в партийно-государственную иерархию. Униформа, знамена, бравурная музыка, награды и значки, героические песни и даже оружие — всего этого в национал-социалистических организациях было с избытком. Родители сдавались без борьбы, скорее всего понимая ее бесперспективность, а, может, не придавая этим обстоятельствам жизни своих детей большого значения в соответствии с моделью патриархальной семьи, где дети не являются главным приоритетом. Более того, родителей из интеллигентных семей, отцов с университетским или во всяком случае с высшим образованием не особенно занимала и изменившаяся школьная программа даже средней школы, новые темы сочинений[161] и уроков по истории, биологии, литературе… В семье это не обсуждалось. Может быть, это можно объяснить и тем, что родители тогда вообще не особенно интересовались проблемами своих детей? Мать обычно лишь проверяла уроки, отец — и то в редких случаях — спрашивал про занятия в школе и оценки. Внутренний мир детей их почти не интересовал.
Все опрошенные респонденты соответствующего возраста были членами Гитлерюгенд (Hitlerjugend) или Союза германских девушек (Bund Deutscher Mädel). «Кто вступал в Гитлерюгенд, вступал в мир, где слова чужих больше значили, чем собственных родителей»[162]. Действительно, при объявлении ребенком желания вступить в эту организацию (до распоряжения 25 марта 1939 г. об обязательном членстве[163]) иногда происходили если не конфликты, то трения с родителями, — факт, отмеченный во многих исследованиях по молодежной политике национал-социалистов и обычно выделяемый исследователями как свидетельство направленного воздействия нацистов на гегемонию семьи в вопросах воспитания детей[164]. Что было их основной причиной — детско-юношеский максимализм или действительно в определенной степени поощрявшийся нацистами конфликт «отцов и детей», а, может быть, элементарные материальные соображения, поскольку форма и необходимые аксессуары стоили около 100 рейхсмарок[165] — сказать сложно. Родители не высказывали в этих случаях открыто неодобрения идеологии национал-социализма и в конечном счете ни один из них не настоял на отказе от вступления. В дальнейшем конфликты возникали у девочек-подростков, когда требовалось разрешение отца и матери на несколько ночевок вне дома[166], и их подоплека была далека от противостояния идеологии национал-социализма.
Следует упомянуть, что по материалам воспоминаний и интервью, после торжественного весеннего приема в Гитлерюгенд ни один из родителей мальчиков не препятствовал «службе» своего сына и не имел ничего против выездов в летние лагеря, не проявляя при этом и особого интереса к сути того, чем занимались их сыновья в молодежных организациях[167]. Их уставные цели находились в полном соответствии с иерархическим воспитанием в патриархальной семье: послушание, верность, дисциплина, работоспособность. Однако и «побег» из родительского дома, и полная приключений жизнь в противоположность скучной повседневности между домашними заданиями и помощью по дому, — все это в действительности было строго регламентировано и распланировано сверху, проникнуто идеологией и воспитательными методиками национал-социализма.
Родителям не возбранялось посетить своих детей в летнем лагере с разрешения его руководства. Состоятельные и, видимо, не такие равнодушные родители могли даже устроить пикник для всех одноклассников[168]. Такие праздники запоминались и скрашивали спартанские условия существования. Однако и в этом случае приехавшие родители не могли оказать никакого влияния на воспитательные моменты лагерной жизни, которая определялась исключительно руководителями Гитлерюгенд. После подобных «выездов на природу» в школе обычно устраивались «родительские вечера», где школьники показывали свои рисунки, поделки, фотографии из лагеря и сочинения о проведенном времени. Все это вызывало у большей части родителей признание, если не умиление[169].
154
Цит. по: Gamm H.-J. Der Flüsterwitz im Dritten Reich. München, 1966. S. 23. Почти такой же анекдот был в ходу и в Советском Союзе. Можно привести еще одну циничную шутку, характеризующую отношение людей к столь масштабному посягательству на их частную жизнь и свободное время и чувство безвыходности: «Многие члены партии страдают недержанием мочи: они хотели бы выйти, да не могут». Ibidem.
155
Цит. по: Mann E. Zehn Millionen Kinder. Die Erziehung der Jugend im Dritten Reich. Verlag Neues Leben. Berlin, 1988. S.27–28. См. также Heimatmuseum Köpenick. Archiv. Pressearchiv. Schubert H.-G., Gurezka K.-D., Marquardt H.-J., Schmidt U. (Hrsg.) Unser Schul-Buch. Ehemalige Schüler der Berlin-Köpenicker Körner-Hegelschule erinnern sich. Berlin, 2001. Erich Kabelitz. Erinnerungen an die dreißiger Jahre. S. 84.
156
Jahnke K.H./Buddrus M. Deutsche Jugend 1933–1945. Eine Dokumentation. Hamburg, 1989. S. 80.
158
Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 3. S. 1344. Воспоминания женщины 1914 г. рожд.
159
Ibidem. Далее эта женщина говорит, что сейчас ее взрослый сын не разрешает ей напоминать ему об этих случаях, не хочет это слышать.
160
Maschmann M. Fazit — Kein Rechtfertigungsversuch. Stuttgart.1963, S. 18. Ее родители — одни из немногих, кто запретил своей дочери вступить в БДМ. Правда, это было еще в 1933 г. Тогда Мелита стала тайно посещать собрания местной организации Союза германских девушек, считая своих родителей «ужасно старомодными».
161
Landesarchiv Berlin. A Rep. 049–08. Nr. 522/533. Aufgaben für die deutschen und fremdsprachlichen Aufsätze.
162
Lorenz H. «Mit dem Führer auf Fahrt». Wie die Nationalsozialisten den Alltag eroberten. // Stern C., Brodersen I. (Hrsg.) Eine Erdbeere für Hitler: Deutschland unterm Hakenkreuz. Bonn, 2005. S. 61.
163
См.: Klaus M. Mädchen im Dritten Reich: Der Bund Deutscher Mädel (BDM). Köln, 1983, S.104–105.
164
См., например, Heilfeld M. von, Klönne A. Die betrogene Generation. Jugend in Deutschland unter dem Faschismus. Quellen und Dokumente. Köln, 1985; Klaus M. Mädchen im Dritten Reich: Der Bund Deutscher Mädel (BDM). Köln, 1983 Bartoletti S.C. Jugend im Nationalsozialismus.Bonn, 2007 и др. Отец одной из девочек, будучи против ее вступления в БДМ, сшил ей униформу сам, поскольку был высококвалифицированным портным. «Его маленькая месть», как она пишет в своих воспоминаниях, состояла в том, что цвет и выработка материала отличались от общепринятого, за что ей приходилось неоднократно выслушивать порицания от руководительниц. Nun hat der Krieg ein Ende. Erinnerungen aus Hohenschönhausen. Berlin, 1995. S. 60–61. Gespräch mit Frau L.Millis.
165
См. таблицу стоимости отдельных вещей и предметов экипировки в: Jahnke K.H./Buddrus M. Deutsche Jugend 1933–1945. Eine Dokumentation. Hamburg, 1989. S. 156–157.
166
«Однажды я принимала участие в большой встрече молодежи. Она должна была состояться в Веймаре [„имперский молодежный лагерь“ в мае 1938 г. — Т.Т.]. Так как я должна была провести две или три ночи вне дома, то мой отец медлил дать согласие. Мне было 13 лет, слишком мало, по его мнению, что ездить без родительской защиты, он не доверял нашей молодой руководительнице, которая должна была присматривать за нами. Я обещала быть во всех отношениях осторожной и в конце концов он сдался». Цит. по: Abelshauser W., Faust A., Petzina D. (Hg.) Deutsche Sozialgeschichte. 1914–1945. München, 1985. S. 390.
167
Мальчики же в своих впечатлениях отмечают ощущение гордости от униформы Гитлерюгенд, кинжала с надписью «Кровь и честь» («Blut und Ehre»), ночного марша через Берлин с фонарями и факелами и т. п. Девочки также в большинстве позитивно относились к БДМ как к возможности расширения сферы общения и досуга, не интересуясь, по их сегодняшнему мнению, сутью «скучных политических занятий». «Мы были рады выглядеть как все, но по-другому, чем наши родители», — вспоминала в интервью со мной Эльза Дорн. Интервью с E.Dorn, 1923 г. рожд. (Berlin-Mariendorf, август 2003). Более подробно см.: Klaus M. Mädchen im Dritten Reich: Der Bund Deutscher Mädel (BDM). Köln, 1983; «Das war’ne ganz geschlossene Gesellschaft hier». Der Lindenhof: Eine Genossenschafts-Siedlung in der Großstadt. Berlin, 1987, S. 140. 1945. Nun hat der Krieg ein Ende. Erinnerungen aus Hohenschönhausen. Berlin, 1995. S.60 ff. Gespräch mit Frau Millis.
В приватной беседе со мной Herr H.Reg., 1927 г. рожд., (Berlin-Lichterfelde Ost, июнь 2003 г.) подчеркивал с воодушевлением «патриотическую направленность» военных игр на местности, песен и речевок возглавлявшейся им группы Гитлерюгенд. При этом он отрицал национал-социалистическую идеологическую окраску подобного рода занятий, с удивительной наивностью для образованного человека, учителя говоря, что не помнит, чтобы их учили, к примеру, расовой ненависти. Для его частичного оправдания можно указать на особенность детской психологии, когда нравоучения старших по большей части входят в одно ухо и выходят через другое.
168
Heimatmuseum Köpenick. Archiv. Pressearchiv. Schubert H.-G., Gurezka K.-D., Marquardt H.-J., Schmidt U. (Hrsg.) Unser Schul-Buch. Ehemalige Schüler der Berlin-Köpenicker Körner-Hegelschule erinnern sich. Berlin, 2001. Erinnerungen von Wolfgang Bengs. S. 92.