Все более активными становились и призывы к женщинам заместить уходивших на фронт мужчин. Не в силах резко изменить курс на традиционное разграничение ролей мужчины и женщины, успевшие укорениться в обществе представления о домашних функциях матери и хозяйки, нацисты пытаются подменить понятия, говоря о том, что в годину испытаний «дом и семья для нашей женщины — это вся Германия. Мы все фронтовые солдаты!»[358]
Современная война трансформировала представления о мужских и женских ролях, уже в период Первой мировой женщины фактически стали эрзацармией в тылу, заместили мужчин на предприятиях, в том числе в военном производстве, а в семье восполнили отсутствие мужа и отца, взяв на себя несвойственные им ранее функции главы семьи по содержанию домочадцев. Однако в противоположность временам Первой мировой войны теперь жены ушедших на фронт, особенно при наличии детей, вне зависимости от материального положения семьи получали разнообразную денежную помощь, что давало им материальную возможность при желании игнорировать на первых порах пламенные призывы нацистских функционеров заместить мужчин в экономике[359]. К тому же даже в столице отсутствовали необходимые предпосылки для прихода женщин на производство, в конторы: было мало детских садов, наблюдались перебои в работе сферы быта, из-за воздушных тревог невовремя закрывались магазины и т. п. В результате промышленность предпочитала необученным женщинам труд принудительных рабочих из оккупированных областей, обладавших трудовыми навыками. Женщины, пришедшие на производство, в военную сферу, чаще всего работали так или иначе еще до войны, происходили из низших социальных слоев, бюргерскую семью и мать-хозяйку эти тенденции затронули лишь в крайнем случае нужды. Генеральную мобилизацию германских женщин можно считать несостоявшейся.
Еще более активной интервенции с целью использования их сил и рвения на нужды общества подверглись молодежь, подростки. В их обязанности входило помочь сохранить спокойствие при воздушных налетах, проследить, чтобы все спустились в бомбоубежище, а внутри раздавать детям еду, питье и даже игрушки. Их использовали как посыльных, они нередко первыми выбирались наружу после бомбежки и должны были оценить ситуацию. Девушки и женщины оказывали первую помощь раненым, как дело чести многие даже из богатых семей рассматривали работу в госпиталях и больницах[360]. По-прежнему это рассматривалось как долг перед Отечеством, как раннее включение в мир взрослых, даже как своеобразное приключение. «Хотя мы и замечали страх и озабоченность наших родителей, но не могли понять их до конца»[361]. Постановления о «труде на благо отечества» ужесточались: 6 добровольных месяцев практически бесплатного труда в сельском или домашнем хозяйстве с началом войны становятся обязательными для всех незамужних и не продолжающих свою учебу девушек от 18 до 25 лет[362]. Школьники участвовали в разнообразных акциях по сбору металла, макулатуры, стекла и других материалов, даже решетки из ограды домов часто приносились в жертву.
К сожалению, не только внешние опасности для жизни существовали во время войны, не только соседская и дружеская взаимопомощь определяли моральный климат в городе. Некоторые люди — в полном сознании пагубных последствий, к которым приведет их усердие — доносили на своих коллег, друзей и соседей, что они нелояльно относятся к режиму. Отрицательные человеческие качества, такие как зависть, ненависть, эгоизм стимулировались нуждой, но не последнюю роль играло и псевдопатриотическое чувство необходимости особо тесного сплочения всех немцев перед лицом бедствий и представления о любой критике режима в этих условиях как о предательстве. Вместо взвешенной оценки происходящего такие люди предпочитали с новой силой верить пропагандистским призывам режима, что в будущем даст им возможность негодовать, что их обманывали… Среди берлинских респондентов никто не испытал на себе подобные негативные чувства, но многие говорили, что страх перед всеобщим доносительством стал еще сильнее, так как последствия неосторожного слова могли быть ужасными[363].
Рутина повседневности, с одной стороны, представляла собой тягостную обязанность, с другой стороны психологически, прежде всего в письмах, действовала успокаивающе: все как обычно, подъем, завтрак, проводы детей в школу, покупки, готовка, семейный обед и т. д. Обеспечение и поддержание ритма жизни семьи, маленькие праздники или семейные события наполняли день, скрашивали ожидание. И не беда, что Рождество празднуется в подвале, там тоже можно поставить елку и осторожно зажечь свечи, а светлое выражение детских лиц заставляло ненадолго забыть о том, что происходит наверху[364].
В основном, семейную повседневность в первые годы войны наполняли две диалектически взаимосвязанные тенденции: с одной стороны, приспособление к новым условиям, а с другой — бессознательное стремление как можно дольше сохранить видимость и внешние атрибуты прежней, нормальной жизни, уберечь детей от недетских впечатлений и переживаний. Обе являлись одним из естественных источников жизненных сил, сохранности семейной жизни и традиций. И все же многое в этом старательном отгораживании семейного мирка настораживает — люди воспринимали войну лишь как досадную помеху благополучной довоенной жизни 30-х гг., жили надеждами на ее скорый конец, конечно, с победой немецких войск.
«Это был ад»: 1942–1945 г.г
Решающим событием, в корне менявшем семейную повседневность, в большинстве семей становился призыв мужчин на военную службу. Письмо с приказом явиться в часть, спешные сборы, последние напряженные часы перед тяжелым расставанием, одинокая фигурка жены с детьми на вокзале и полная неопределенность впереди даже при вере в победу — вернется ли муж, отец, брат, сын… Большинство семей вынуждены были пройти этот путь. Даже в случае, если отцы и старшие братья остались в живых, дети смогли увидеть многих из них лишь в 1946–49 гг. — тех, кому повезло вернуться из плена. Высшим авторитетом в семье становилась мать, а подростки-мальчики вместе с военными «играми» в Гитлерюгенд и помощью в тушении пожаров должны были принять на себя часть заботы о семье и ее существовании. Для многих из семей мелкой буржуазии это означало отказ от надежды закончить среднюю школу и даже поиски места ученика на производстве, добираться до которого часто приходилось из соображений экономии на велосипеде чуть ли не через весь город[365]. Но и это детьми часто воспринималось как новое приключение. Дети играли по-новому — во взрослых и постепенно сами становились маленькими взрослыми.
Девушек старшего возраста, традиционно ориентированных на брак и рождение детей, война затронула по-другому, ломая планы выйти замуж, убивая любимых, уменьшая даже теоретические шансы на замужество из-за потерь мужского населения. Многие пары, теряя со временем надежды на скорую победу, ускоряли свадьбу, заключая брак в один из дней короткого отпуска жениха. В исключительных случаях браки регистрировались даже в его отсутствие![366] Менялась сама суть семейной жизни, которая состояла теперь из дней отпусков мужчин с фронта, которые были не столь уж редкими[367], ведь нацисты не забывали о репродуктивных задачах арийской женщины. В результате появлялись на свет дети, с рождения годами не знавшие отцов и мужской заботы, а многим и не суждено было ее узнать. Короткое сообщение о героической смерти мужа, любимого становилось трагедией для женщины, менявшей всю ее последующую жизнь. Она могла остаться навсегда верной его памяти или, наоборот, забыв обо всем, кинуться в водоворот быстротечной жизни, где «завтра» может и не быть. Соседи старались не усугублять горе семей, потерявших своих мужчин, «мы пытались не праздновать слишком уж громко и прятать наши радости»[368].
358
Пассаж из речи Геринга через несколько дней после начала войны, с усмешкой встреченный матерью в одной из берлинских семей: «Только после тебя, толстый гусь!». Интервью с Frau Adler, 1925 г. рожд. (Berlin-DEGEWO Seniorenresidenz, август 2003 г.). Речь Геринга см. в: Schneider W. Frauen unterm Hakenkreuz. München, Knaur Verlag, 2003. S. 129–131.
359
Schneider W. Frauen unterm Hakenkreuz. München, Knaur Verlag, 2003. S. 114. Если семья теряла жилье, она тоже получала определенное денежное возмещение. Heimatfront. Kriegsalltag in Deutschland. 1939–1945. Hrsg. von Engert J. Berlin, 1999. S. 123.
360
Benz U. (Hg.) Frauen im Nationalsozialismus. Dokumente und Zeugnisse. München, Verlag C.H.Beck, 1993. S. 138. Мaschmann Melita. Fazit — kein Rechfertigungsversuch. Stuttgart, 1963. S. 159.
363
«Моя одноклассница спорила с родителями, которые боялись за нее во время воздушных налетов, а она помогала противовоздушной обороне. И так они громко кричали, а тогда это нельзя было, что их услышал сосед, блокляйтер, и он донес, они знали, что это был он. Мать арестовали на полгода, а отец так и не пришел обратно. Нет, тогда все было очень страшно». Интервью с Frau P. 01.11.1986. // Direkt vor der Haustür. Berlin-Lichtenrade im Nationalsozialismus. Geschichtswerkstatt Berlin-Lichtenrade (Hg.). Berlin, 1990. S. 81.
364
Heimatfront. Kriegsalltag in Deutschland. 1939–1945. Hrsg. von Engert J. Berlin, 1999. S. 122.
366
Heimatfront. Kriegsalltag in Deutschland. 1939–1945. Hrsg. von Engert J. Berlin, 1999. S. 126.
367
«Он попал во Францию и он два раза приезжал в отпуск оттуда. Это всегда было очень, очень здорово». Воспоминания Эльзы Гиллманн. Цит. по: Heimatfront. Kriegsalltag in Deutschland. 1939–1945. Hrsg. von Engert J. Berlin, 1999. S. 124. Else Gillmann.