Наступил полный мрак, тот мрак, в котором человек подобен жалкой тени, не имеющей никакого значения, мрак угнетающий и угрожающий ловушками. Только перекликавшиеся голоса наших возниц да возникавшие иногда рядом афганцы-верховые, казавшиеся чернее мрака, вселяли в нас уверенность, что мы не разбрелись и идем друг за другом.
Трудно было представить себе, что кто-то в этой кромешной тьме знает дорогу. Ничего не было видно в двух шагах. Я слышал прерывистое, трудное дыхание моего возницы, который, как и я, шагал рядом с тележкой, придерживаясь за нее левой рукой.
В правой афганец держал поводья. Я смутно различал тележку и еще хуже — афганца. Если бы я отнял руку и протянул ее снова, я уже не нашел бы тележки и вообще больше никого бы не нашел. И меня бы не нашли. Меня бы растолок в пыль, в песчаную пыль этот черный, гнетущий мрак.
Мы точно провалились в мир прошлого, где нет воспоминаний и нет ничего живого. Автомобиль казался фантастическим видением, а самолет — невозможным дьявольским наваждением, явившимся после хорошей трубки опия или анаши. Мы были в эпохе, когда лошади служили главным средством сообщения. Так передвигались в этих краях и при Александре Македонском. Вот так он пробирался в Балх. Вряд ли! Он ночью предпочитал отдыхать в шатре, а не кувыркаться на барханах. Так рассуждал я, держась упорно за тележку и слушая крики арбакеша, понукающего лошадей перед новым подъемом. Грузно утопая в песке, лошади в который раз вынесли наш измученный экипаж на вершину бархана и тут, на узкой кромке над невидимым обрывом, остановились, потом рванулись вперед, и я услыхал тонкий свист и сначала не понял, что случилось. Но экипаж начал крениться, и если бы мы не поддержали его руками и плечами, он немедленно увлек бы нас куда-то в песчаную пропасть.
Афганец закричал неистовым голосом и остановил рвавшихся вперед лошадей. Как потом оказалось, лопнули ремни, привязывавшие лошадей к дышлу. Афганец, ругаясь, налег на колесо. Я тоже, и мы остановили падение. Одно мгновение мне казалось, что песок не выдержит и мы с тележкой и с лошадьми все-таки слетим в холодную тьму. Тележка дрожала, и лошади дрожали от страха, стараясь найти точку опоры на узком песчаном гребне. Но вот они перестали дрожать, тележка крепко сидела в песке над обрывом.
Афганец начал шарить у себя за поясом, не переставая издавать дикие крики, и я удивлялся, как выдерживает его собственное горло этот крик, призывающий на помощь.
Он достал нож, достал запасной ремень и начал снова связывать порванные крепления. Тут над нами возникла чудовищная тень, но она оказалась фигурой пришедшего откуда-то сверху старосты нашего маленького каравана.
Староста обнаружил наше отсутствие и, остановив всех остальных, пошел на сигнальные крики моего возницы, которому не повезло. Они вместе наклонились над креплениями и, что-то крича друг другу, видя, как кошки, в темноте, сверкая ножами и орудуя быстрыми пальцами, работали так быстро, что можно было только удивляться спокойной ловкости профессионалов пустыни.
Повреждение было исправлено. Староста исчез впереди. Мы потащились снова по холмам песчаного ада. Спотыкаясь и проваливаясь в песок, мы двигались с терпением муравьев, переносящих муравьиное бревно. И вдруг все вокруг посветлело, как будто мы вышли из царства мрака. Мы остановились, еще не понимая, что перед нами и что произошло в природе за эту ночь.
Мы не видели до сих пор никакого горизонта. Впереди нас и вокруг лежал непроницаемый мрак.
Теперь ясно простиралась перед нами барханная пустыня и далеко впереди светлая полоса, делившая небо и землю, и чуть выше этой полосы сверкал, переливаясь всеми жемчужными и золотыми оттенками, длинный пояс огней, над которым выгнулось небо, полное крупных острых звезд, разбросанных повсюду.
Теперь я увидел впереди еще одну нашу тележку и всадника, который вынырнул из-за бархана. Он подъехал к нашей гади. Я узнал Мирзо Турсуна-заде, нашего певца с берегов Пянджа. Он наклонился с седла и сказал, указывая рукой на колдовской пояс, явившийся в пустыне:
— Термез!
— Термез! — закричал он, и мы стояли затаив дыхание и смотрели, и не могли насмотреться. Это явление живых, трепещущих огней ошеломило нас и наполнило радостью. Эти огни означали, что наш долгий путь близок к концу. Нам хотелось как можно скорей дойти до этих огней, таких близких, таких манящих.
В это время все вокруг нас еще раз изменилось, потому что из-за туч вышла большая, какая-то померанцевая, какая-то ненастоящая луна. Барханы стали совсем белыми, как будто их покрыл свежий снег, и там, где они понижались, протянулась полоса такого чистого серебряного блеска, точно этот блеск хотел соперничать с поясом огней. Этот блеск не имел ни конца ни края, и он лежал между нами и Термезом.