Аму-Дарья! Мы узнали ее, и даже афганец, равнодушный к нашему восторгу, проверявший при свете луны крепления своей упряжи, как-то повеселел.
Он пробормотал что-то вроде двустишия и указал своей камчой на экипаж, предлагая садиться. Я, сбив прилипший к брюкам песок, взобрался на свое место, и афганец закричал на лошадей совсем другим голосом, я бы сказал — домашним и даже дружеским.
Лошади взяли рысью, но сам возница не сел в тележку, а побежал опять рядом с ней, погоняя лошадей. Экипаж помчался вниз, и мы выехали через полчаса на твердые холмы, покрытые искривленными коричневыми кустарниками.
Мирзо ускакал вперед. Теперь пошли похожие на занесенную песком дорогу проходы в холмах. На повороте, где эти проходы кончались, в тени холма нас ждали остальные гади и все сопровождавшие нас конные афганцы. Офицер показал камчой направление возницам, и мы углубились в лабиринт кустарников и колючих высоких трав.
Луну закрыли атласные тучи, и наша дорога снова потемнела. Пояс огней Термеза и полоса реки исчезли, и мы, жутко подскакивая на тяжелых поворотах, продолжали наш путь.
Глаза уже привыкли к серому сумраку, и по некоторым признакам можно было сообразить, что мы уже где-то в так называемой культурной полосе. По сторонам вставали деревья на холмах, меж которыми вилась прихотливо изгибавшаяся дорога, пыльная даже в это время года, и по которой привычно передвигаться караванам, а не экипажам даже такой грубой конструкции, как наши гади. Иногда мы улавливали в тенях среди кустов даже стены — дувалы, похожие на наши; они проходили мимо, и снова мы мчались, и только шум гади нарушал безмолвие ночи.
Смешение кустов сменялось камышами, высокими, как деревья, зарослями чая, туранги, тамариска. Тут уже не было той кромешной тьмы, что измучила нас в пустыне.
Луна снова вышла из-за туч, и в ее ровном, равнодушном свете мы чуть не столкнулись с караваном. Верблюды шли связками, равномерно раскачиваясь на ходу, и по бокам их висели длинные ящики, тюки, крепко скрепленные проволокой.
При виде нас они отшатнулись, первая связка спуталась, бубенцы зазвенели, как по тревоге, большие волосатые головы высоко вскинулись, ноздри раздулись, глаза стали почти черными. Надменно, свысока взирали они, прижавшись друг к другу, на наши измызганные тележки, пропуская нас.
Почти сейчас же за местом, где встретили караван, у ручья, на боку лежал большой старый верблюд. Долго, по-видимому, превозмогал он боль, все еще думал, что преодолеет ее и пойдет в дальний путь с караваном, но уже не мог больше терпеть и упал на берегу на мелкие острые камни, не чувствуя ни боли, ни усталости; его голова с раскрытым ртом, обнажавшим почти лошадиные зубы, была высоко поднята, но он не смотрел на людей. Лиловые, расширенные неестественно глаза были направлены на небо. И если у верблюдов есть рай, то он был несомненно обеспечен этому неутомимому труженику, который всю жизнь неисчислимое число раз ходил по караванным дорогам от Аму-Дарьи до Кабула, отмеряя свои верблюжьи километры.
Трое афганцев, бросив на нас нелюбопытный взгляд и задержав его на офицере и солдатах, снова занялись разгрузкой упавшего верблюда.
Теперь в воздухе запахло влажной сыростью. Стало холодно. «Аму-Дарья где-то близко», — подумал я. Холодный ветер промчался над нами.
Наши гади завернули в сторону от темного берега, который угадывался где-то справа. По узкой дороге, задевая деревья, катились наши все вынесшие экипажи, пока навстречу не показались всадники. Сопровождавший нас офицер, бросив своего коня вперед, отрапортовал высшему начальнику о том, что мы доехали благополучно и его миссия кончена. Так, по-видимому, и было на самом деле, потому что, выслушав говорившего, высший начальник сказал в ответ что-то очень короткое и приставил два пальца к козырьку своего кепи. Наш спутник встал сбоку, а новый офицер подъехал к нам.
Он хорошо сидел на коне, был смуглый, важный, имел воинственный вид. Он был осведомлен о нашем прибытии и, когда гади остановились у каких-то освещенных луной глинобитных построек, приказал снимать наши вещи и сказал:
— Вы приехали, как раз когда у нас есть нечто вроде гостиницы.
Зная суровую жизнь афганцев, мы не приняли эту фразу за обещание высшего комфорта, но слово «нечто» все-таки обещало приют под крышей.
Наши вещи несли по галерейке, которую поддерживали тонкие деревянные столбы. Мы шли за носильщиками, и ноги наши гудели, как телеграфные столбы. Носильщики занесли вещи в комнату большую, но темную. Следом за нами внесли лампу на высокой подставке с зеленым абажуром.