— Доктор! — ответили мы; но оказалось, что это слово им неизвестно.
— Ей ничего не надо, она просто больна, у нее просто малярия, это припадок, он пройдет. Это только малярия, — наперебой говорили нам соседки.
Тут же невдалеке мы увидели какого-то человека в полуевропейской одежде, который, получив от женщины деньги, быстро, оглядываясь на нас, сунул их в карман.
Мы подошли к нему.
— Вы лечите здесь? — спросил я. — Вы дали женщине какие-то порошки в бумажке, мы видели.
Он испуганно посмотрел на нас.
— Что вы, что вы? Какой я доктор! Я не доктор, но, знаете, им надо помочь, бедным людям. Я немного знаю травы, порошки, помогаю, чем могу. А деньги, — он горько улыбнулся, — какие это деньги, дают что могут.
Он вынул из кармана горсть грошей — анн, самую мелкую монету. Он испугался, что мы можем привлечь его к ответственности за то, что он лечит, не имея права лечить. Он принял нас за англичан. Но мы видели, что это знахарь, который обманывает этих простых, наивных людей и зарабатывает на их темноте свои жалкие гроши.
Кучка мелких монет у него на ладони в этой обстановке казалась большими деньгами. Он засмеялся каким-то жалким смехом и поспешил скрыться в глиняных переулках.
Мы шли из норы в нору. Это был ад, в котором держали людей всю жизнь, как будто эти люди совершили какие-то страшные преступления. Казалось, что в этом аду люди находятся на последней грани угнетения, что они забиты, замучены и лишены всяких человеческих чувств, что они смирились с этой жизнью, ничего не хотят, ни на что не надеются.
Это было неверно. Было жутко смотреть, как женщины старались навести чистоту в этом царстве грязи и пыли. Начищенные котелки, старые кастрюли и металлические чашки блестели на маленьких полках в полумраке лачуг. Одеяла был зачинены тщательно, множеством заплат прикрыты их дыры. Простынь на кроватях не было, потому что простыня уже является одеждой.
Пройдя еще немного, мы увидели несколько конур, запертых на замок. Да, маленький замок висел на двух жалких досочках. Мы заглянули через эти доски, чисто условно изображавшие двери. Там внутри было то же, что и в других конурах, такие же кошмы, такие же кровати с грязными веревочными сетками.
— Что за богачи живут здесь? — спросил я шутя. — Что тут запирать? Чьи это жилища?
По лицам людей, стоявших вокруг нас, пробежало волнение. Они ответили не сразу. Потом одна женщина с хорошим, открытым взглядом больших черных глаз сказала медленно, показывая рукой на эти конуры:
— Это жилища коммунистов, которые должны были уйти в подполье, их преследует полиция. Они не могут жить открыто. Они борются за нас, за наши права, а мы оберегаем их жилища!
Это было так невероятно, точно луч света пробился в черный подвал и осветил и эту женщину, и толпу этих оборванных ребятишек, и полуслепую старуху, сидевшую на пороге своего закутка.
— Смотрите, — сказал нам один товарищ, перед тем как мы пошли в этот квартал, — вы увидите ужас, который не поддается описанию. Но знайте, что там живут люди в этой тьме, люди, а не жалкие, сломленные угнетателями существа. Там копится сила народного гнева. Там живут и работают борцы за лучшее будущее. И когда народный гнев вырвется из вековой темноты, горе тем, кто так бесстыдно издевался над народом, кто высасывал из него последние соки, кто превратил его в бесправного раба!
Я думаю, что этот товарищ прав!
Как вам нравится?
Каждое утро ей подавали машину. Стройный, в синей куртке с золочеными пуговицами шофер открывал ей дверцу, и когда собака занимала свое место рядом с ним, он опускал стекло, чтобы прохладный утренний воздух обвевал ее усталое от жаркой ночи тело.
Машина катилась по широким улицам, на которых еще не завивались рыжие смерчи пыли, мимо богатых домов, тонувших в зелени. Потом машина пробиралась между коттеджей нового поселка для господ иностранных инженеров, строивших новую фабрику на окраине Карачи, затем тяжело взбиралась на песчаные дюны Клифтон-бича, за которыми во время отлива открывались унылые песчаные бугры, пропитанные соленой водой. Бугры колыхались, точно были сделаны из резины. От этих бугров несло солоноватым, влажным запахом, таким острым и холодным после городских стен и улиц.
Она прыгала на дюны и шла медленно, вглядываясь в серебристое море с курчавой зеленоватой пеной. Кое-где проходили паруса, дымил пароход на дальнем рейде. Она шла в своей светло-серой попонке с мягкими голубыми пуговицами, как настоящая английская леди, гордо смотря по сторонам. Все знают, что европейским породистым собакам вреден горячий климат Карачи, и ее хозяин — англичанин — это прекрасно понимал. Поэтому он и приказал шоферу возить ее каждый день к морю, чтобы она дышала соленой прохладой и ее нервы успокаивались.