Семья хирела. Анжелу бросил муж и подался в Америку, и дочь вернулась к матери. Артуров комсомол приказал долго жить, а Артур уж женился на девочке Нине – с прекрасными миндальными глазами, с темным пухом по кадыку, с большими плоскими ступнями, но из неплохой семьи, родители пять лет жили на Кубе, – родил дочь, пришлось идти работать на производство, хорошо мать в свое время заставила получить диплом в Политехническом.
В Ереване начались перебои со светом и газом, бензина на отцовскую белую "Волгу" не стало, жизнь постепенно из яркой и знатной становилась тусклой и туманной. Многие знакомые уехали – кто за границу, кто в Москву. И, едва похоронив отца, в Москву – пока один, на разведку – уехал и Артур.
Он был парень хваткий, обаятельный, разве что чуть глуповат и чересчур осторожен для того, чтобы открыть свое дело. Но в чужом бизнесе он был куда как кстати: высокий, вальяжный, обходительный. Он враз сделался сначала метрдотелем в ресторане далекого какого-то родственника – в Армении, впрочем, все родственники, – потом менеджером всей армянской ресторанной сети на севере столицы. Второй эмигранткой стала сестра – Артур пристроил ее печь на дому торты для своих заведений.
Поначалу прописаны они были в городе Калуге. Кто-то из новой армянской московской диаспоры обнаружил там лихо берущих милиционеров, и все прописались в этом скромном, тихом городке, оставив на всякий случай и свои родные паспорта. Смысл был в том, что московские милиционеры, натравленные на лиц кавказской национальности, грустнели и вяли, когда натыкались на знойной южной наружности калужан; те, кто посообразительнее, пытались выяснить: а что, собственно, им, обитателям города Калуги, нужно в нашей столице? На этот случай Артур носил какое-то время, пока не освоился, билет на электричку – просроченный, правда, но отчаявшимся получить куш ментам лень было рассматривать на просвет неразборчивые следы компостера… Потом Артур, раскрутившись и кое-что призаняв, купил двухкомнатную квартиру в пятиэтажке на Войковской – до работы пешком, и семейство, в котором было уже две дочери и маленький сын, переехало к нему из Еревана. А еще через год кто-то из знакомых армян, по загородному строительству, подсказал ему выкупить секцию в коттедже под Звенигородом, и Артур был первым покупателем, причем с местным начальством, которое этот коттедж и продавало налево -теоретически он был построен для работников местного хозяйства, но тем и в халупах было хорошо, – удачно сговорился и заплатил вполовину меньше, чем следующие покупатели, а именно – супруги Птицыны.
Старуха мать была срочно выписана из Еревана. Она и так безобразно долго там засиделась, соседи уж стали судачить, какой плохой у нее сын – бросил мать и уехал в Россию, и старухе Долманян было глаз не поднять. Потому как на Кавказе так не поступают, уважение к старшим – первое дело. Но она-то знала, что Артур у нее – золото, тот и впрямь был примерным сыном.
Ко времени появления в Коттедже Гобоиста старуха уже пропахала всю прилегающую к армянской части Коттеджа землю, а к началу лета уже и многое посадила: устроила цветник перед парадным крыльцом, разбила огород за домом. Ее крестьянская кровь давала о себе знать бурно, и с землей она управлялась, как никто из соседей, даже Птицына много отставала, хоть тоже была горожанкой лишь во втором поколении. Старуха самозабвенно и с упоением сажала, полола, унавоживала, поливала.
Артур без устали добывал и подвозил: шланги, навоз, хорошую землю, песок, щебень – машинами, пристраивал веранды – впереди и сзади, и от вседневного грохота стройки под окнами плавились нервы Гобоиста;
Артур устроил мощный огнеупорного кирпича мангал, и всякую субботу Коттедж обволакивали угольный дым и едкий запах паленой свинины; немало украсил участок и пластмассовый алый стол с тентом на ноге, торчавшей из полой пластмассовой толстой подставки, внутрь которой засыпался песок – для устойчивости конструкции; на тенте крупно красовалось MARLBORO; был также и комплект пластмассовых алых же стульев – все позаимствовано в одном из подшефных кафе; в торце дома Артур соорудил широкий навес из хорошего дерева с железной крышей -на три машины, обнес свой участок высоченным забором, а между собой и Гобоистом протянул металлическую сетку на бетонных трубах-столбах. А вскоре появился у Долманянов и кудлатый шестимесячный щенок овчарки. Так что эта, торцевая, часть Коттеджа стала ни дать ни взять Сурамская крепость.
Космонавт в своем рвении к рытью все ж таки отставал от армянской семьи. Во-первых, он рыл один-одинешенек, тогда как к Артуру на шашлыки всякий уик-энд съезжалась куча каких-то родственников -кузенов, что ли, все, впрочем, именовались братья, и каждому поручалась забота по благоустройству. Кроме того, Артур широко использовал наемную силу из местного населения, а также пригонял откуда-то технику.
Поднанять местную рабочую силу ни у кого больше не получалось. Скажем, Гобоист как-то отправился к поселковому ларьку, у которого вечно сидели на корточках – лагерная поза – похмельные мужики в слепом ожидании, что кто-нибудь угостит их пивком. Костя предложил им быстренько раскидать по участку кучу свежей, только что привезенной земли – подсмотрел у армян, – а в награду щедро посулил ящик пива и две поллитры водки. Не, мужик, мы квелые, вяло отозвался один из них из-под засаленного кепаря. Остальные и вовсе ухом не повели. Но тот же фокус у Артура выходил блестяще: и без водки, на одном пиве. Его слушались, как начальника конвоя. А отработав, еще и подобострастно благодарили. Хоть за глаза – Гобоист слышал не раз – костерили черным чуркой и грозились Коттедж поджечь…
Милиционер Птицын в этом соревновании по благоустройству быта шел третьим номером. Пока жена копалась в земле, он все таскал и таскал валуны на свой участок – такие же, как те, от которых тщательно избавлялись соседи. Эта его работа выглядела загадочной. Как, впрочем, и деятельность Космонавта, который у своего торца все снимал землю слой за слоем, но не равномерно, а по какому-то неясному окружающим плану, и постепенно стали вырисовываться контуры будущего космического ландшафта: какие-то террасы, крутой извилистый глинистый путь шириной в автомобильную колею – сверху от шоссе вниз, прямо к фасаду его отсека.
Ну а последним шел Гобоист. К концу лета он посадил лишь куст сирени, один крыжовник и одну смородину. Как-то, копаясь на заднем дворе своей лопатой-инвалидом, он вдруг заметил старуху, которая стояла за металлической сеткой, руки в боки, качала головой, глядя на него в упор, и укоризненно цокала языком. Она бормотала что-то неразборчивое, должно быть, по-армянски. Гобоист не мог понять, что именно, но по интонации было ясно, что она его костерит. Как ясно было и то, что стыдит она его за лопату, якобы им присвоенную. Он хотел было объясниться, но старуха отвернулась и пошла к своей поливалке: Артур ей устроил такую крутящуюся машинку, что далеко вокруг разбрасывала сверкающую на солнце воду.
Как всякому неврастенику, Гобоисту была неприятна даже легкая тень надвигающейся ссоры. И вообще он хотел, как всякий нормальный человек, нравиться людям, хотя нравился, понятно, далеко не всем. И вот, из-за глупого стечения глупых обстоятельств, между ним и старухой пробежала кошка, хотя он всячески старался быть любезным с новыми соседями по загородной привольной жизни.
Вскоре ему стало мерещиться, что и вся армянская семья стала прохладнее с ним. Скажем, как-то его не позвали на непременный субботний шашлык – а Птицыных позвали. И, хотя он уже не раз вежливо уклонялся от предложений, на сей раз было неприятно. К тому же, когда он музицировал как-то после обеда у себя в кабинете, раздался резкий стук во входную дверь. Он спустился вниз, на пороге стояла старуха. По будням она оставалась одна с младшим внуком – остальные бывали в городе: девочки учились, Артур работал, его жена, естественно, была с семьей…