Его рука с ножом нетерпеливо качнулась. Мои глаза заслезились, горло будто перекрутили. Я молчала.
- Разве смерть - не лучший выход? Разве она больнее предательства?
Я вздрогнула от его слов. Он хочет убить меня. Я знала, знала, что он убьет меня!
Слезы вырываются из глаз бесконечным потоком, рот сам расплылся в разные стороны.
- Почему ты плачешь? - Холодно.
- Мне страшно.
Я не хотела говорить этого. Слова сами вырвались, а я, всхлипнув, до боли прикусила губу.
Рука с ножом взлетела вверх.
Он размахнулся. Его глаза недобро блеснули, и я, вскрикнув, зажмурилась, вжав голову в плечи, уже не скрывая рыданий.
Звук рассекающейся плоти.
Глухой стук.
Никакой боли.
- Ты так не хочешь умирать?.. - его голос заставил меня медленно раскрыть глаза и еще медленнее повернуть голову к столу. Рыдания застряли в горле. Моя рука цела и невредима, освобожденная от его хватки.
Зато его рука, секунду назад державшая мою, прижата к столу. Из ладони торчало его же оружие, воткнутое по самую рукоятку, что он завороженно рассматривал. Просачиваясь через щель между сталью и плотью, по столу медленно растекалась красная лужа крови.
- Что... ты...сделал? - ошалело произнесла я, прежде чем потерять сознание.
***
Я смотрела на его спящее лицо. Он спал так крепко, казалось, ничто не в силах разбудить его. Мне сразу вспоминались первые дни, когда он не мог даже расслабиться в моем присутствии, не то, что спать. И смотрел он подозрительно, вечно ожидая удара в спину. Часто он выглядел так, словно заново взвешивал свое решение. Знаю, он много раз думал, правильно ли сделал, приведя меня в свое обиталище. Мне кажется, иногда он еле сдерживался от того, чтобы не исправить свою оплошность. Особенно в самом начале. В те дни ночи проходили медленно и бессонно, я боялась, что если засну, могу не проснуться.
Но он не стремился причинить мне боль. Что-то останавливало его.
Что? Мудрость? Благородство? Человечность? Внутренние ценности? Верность своему решению? Жалость? Или уже тогда я ему нравилась? Нет, было что-то другое. Что-то, слишком сложное для моего понимания.
Странно, что я так рвалась к жизни тогда. Словно меня перепрограммировали, поставив выживание в список обязательных дел.
И, тем не менее, я не пыталась бежать от него. Каждый день, когда он уходил, я не двигалась с места. Он подолгу не возвращался, давая мне шанс, словно хотел придти и не обнаружить меня. Возможно, он желал поиграть со мной, как кошка с мышкой: отпустить и вновь догнать, отпустить и догнать, и так до победного конца. Поэтому я просто ждала, опустив руки. Ждала, каждую минуту трясясь за свою "драгоценную" жизнь, как самый настоящий трус.
Поэтому каждую ночь мы часами сидели в разных углах комнаты, внимательно наблюдая друг за другом, за каждым поворотом, любым движением. И всегда первая засыпала я: сперва беспокойно, просыпаясь от каждого шороха, но потом все крепче и крепче, будто что-то внутри меня расслаблялось. Опасение, что в одну прекрасную ночь он все-таки задушит меня подушкой или перережет горло, долго никуда не исчезало, но когда страх постепенно начал затихать, я стала присматриваться к тому, чего не замечала ранее.
Я стала присматриваться к комнате, где сидела, из которой раньше выходила лишь в маленький туалет, не особо озираясь по сторонам. Некрасивая, обшарпанная, скупо обставлена. В ней нет ничего лишнего, ее меблировка состояла лишь из старой одноместной кровати, стола, стула рядом с ним, двухместного, ободранного по краям, диванчика в самом углу, на котором я и коротала время, и небольшого шкафа. Практически все покрылось толстым слоем пыли, словно здесь никто никогда и не жил. Постоянный холод, плескавшийся в комнате, бившее в стены ощущение пустоты - вот все, что наполняло ее. Порою я даже ощущала жалость к ее жестокому обитателю, содержание души которого под стать самой комнате.
Возвращаясь, он приносил с собой что-то съестное. Он не закупался целыми пакетами, как делали нормальные люди. Только прихватывал что-то определенное: иногда два яблока, иногда виноград, реже - хлеб. Принося еду, он проходил мимо своей кухни, клал на стол в комнате и, бросив на меня бесчувственный взгляд, отодвигал на край стола ровно половину купленного. Если, конечно, это было куплено.
Наверное, именно когда он принес один апельсин, мое отношение к нему начало меняться. Взглянув на меня, он впервые проявил обычное человеческое чувство. Чуть растеряно нахмурился, повертел апельсин в руках, словно не понимая, как так получилось, а затем просто отложил его на край стола, отдавая мне.