Со случая с апельсином, он не смел приближаться ко мне, как и я к нему, даже если мне очень хотелось, я останавливала себя, где-то внутри понимая, что нельзя так внезапно врываться в чужое личное пространство. Особенно в настолько плотное как у него.
Он подошел до невероятного близко, почти вплотную. Тогда я опустила глаза, стесненная неожиданной близостью, а щеки окатило пламенем. Он поднял руку и я ощутила осторожное прикосновение к своим волосам. Он провел по каштановому хвосту пальцами, а затем, вновь поднявшись к затылку, подцепил резинку, медленно стягивая ее с моих волос. Распущенные волосы тут же обрамили лицо, заструились по спине и плечам.
- Подними голову, - как-то странно попросил он.
И я безропотно подчинилась, тут же встречая внимательный прищур глаз. На секунду показалось, что в его выразительном взгляде проскочило сожаление. Это задело меня, окунув в неожиданную тоску.
- Не нравится? - спросила, вновь опуская глаза, но почти сразу поднимая их, услышав твой ответ:
- Хочешь потанцевать со мной?
В вечном безмолвии комнаты он протянул мне свою сильную руку. Какое-то время я просто смотрела на нее, не веря своим глазам, но в итоге, словно опомнившись, неуверенно прикоснулась к его раскрытой, перевязанной бинтом ладони. В ту же секунду он легонько сжал мои пальцы, второй рукой обхватывая талию.
Мне не казалась странной тишина, в такт которой он повел меня. Неспешно переступая с ноги на ногу, он покачивался вместе со мной, словно слышал медленную мелодию, доступную только его ушам. И я вдруг почувствовала, что он пригласил меня туда, куда еще никого и никогда не приглашал - в мир, принадлежащий только ему.
Он делал это для меня. Как умел, кое-где перешагивая через самого себя, не страшась открывать новые двери - он пытался познакомиться со мной, рассказать о себе.
И я тоже начала слышать. Сперва нечетко и туманно, но затем все более ясно. Страннуая, ласковая мелодия, сплетенная из тихих скрипов половиц, из ветра, бьющего в стекло, из шороха черной рубашки и шелеста платья, из глубокого дыхания.
Холодные руки обжигали. Неотрывный, серьезный взгляд затягивал все глубже и глубже. В какой-то момент я разорвала наш зрительный контакт и осторожно прикоснулась лбом к его груди, вдыхая его запах.
Море. Огромное, соленое море. Морской ветер, с удивительным привкусом легкого аромата сумерек... Свобода?
Нет.
Так пахло одиночество.
Меньше минуты я дышала им, не замечая, не желая замечать его напряжения. Я просто хотела вдыхать его, наполнять легкие терпким пустынным одиночеством, мне хотелось растворить его одиночество в своих легких.
Странно, как я могла опасаться его? Как могла бояться? И как мое сердце не запомнило удушающий страх перед его подрагивающей рукой, державшей нож? Как я могла так просто отсечь свой ужас и проникнуться к нему нежными чувствами, разве это не сумасшествие? Разве у меня не должно было остаться травмы, о которой твердят психиатры? Ведь у меня уже есть одна, детская. Или судьба решила, что мне больше не нужно?..
В голове сразу возник тот жаркий, летний день. Перед глазами появилось знойное, полуденное солнце, растопляя меня в белоснежных красках и полностью возвращая в прошлое.
Я сидела в белой палате, в желтеньком, легком платьице. Мои, тогда еще светлые волосы забраны отцом в высокий хвост. Я сидела на подоконнике палаты, смотря с огромной высоты госпиталя на далекие, освещенные ярким солнцем леса. Не знаю точно, сколько сидела там, не помню, что происходило вокруг - помню только зеленый безветренный пейзаж, который стоял за окном, словно фотография.
Позади раздавались приглушенные голоса, а я, не отрываясь, следила за лучами солнечного огня. Мне не хотелось вставать, не хотелось идти на голоса, все, что мне хотелось - сидеть так часами, растянуть время, чтобы оно никогда не заканчивалось. Мне хотелось остановить его.
- Иди сюда, - позвал отец. Не помню, как прозвучал его голос, но я сразу же послушалась. Возможно, он плакал, а возможно злился на меня. Я же нехотя спустилась с подоконника и повернулась к нему.
Я не смотрела на него, а смотрела на ту, что лежала на кровати, у которой он сидел. Это моя мама. Я старалась не встречать ее взгляд, я хмурилась, отводила глаза от улыбающегося лица. Поэтому ее лицо не отразилось в моей памяти. Зато я ясно помню огромную обиду. Обиду за то, что она бросает меня. Что она уходит от нас.