Понятно. Удобство! Ну, им, макаронникам надо. Местная лапша в полметра длинной — пока её всю в себя всосёшь, так даже устанешь. А ведь потом её, всю такую длинную, в виде естественных выделений выводить. Это сколько сидеть надо? Потому и удобства себе придумали с мягким стульчаком, тоже розовым, и в розовый же, но темнее, горошек. Изыск. Надо будет своим в Москву такой интерьер послать. Вот отец смеяться будет! А мать подруг наведёт. Чудо италийское — Клозет. Ещё бы узнать, как это можно в СССР переправить?
А, да — сегодня у них телефонный разговор с Первым секретарём Казахстана по межгороду запланирован и заказан. Две недели уже в Италии, и сегодня они с Маленьким отнесли в посольство первый ящик записанных плёнок. Получили деньги на новые бобины для видеомагнитофона, и зарплату даже выдали. Всё привыкнуть не могут к огромному количеству нулей. Почему итальянцы не потребуют от правительства хотя бы на тысячу всё разделить? Впрочем… Миллионеры ведь все, получается. Вот и им целый миллион выдали. Около двухсот рублей, если перевести.
— Архирей, тьфу, Александр Тимофеевич! Не соблаговолите ли мне миллион разменять? Нет? Ах, у вас тоже миллион? Купцы-мильонщики! Урчум-бурчум.
Каждый день часа по четыре с ними Архирей занимается итальянским и английским, ну, когда Альберт дома бывает. Нечасто — то на игру куда летит, то сборы у них за городом на базе. Почти казарменное положение. Потому чаще Айзеншпис один отдувается.
Первым делом на языке Овидия выучил Юрий ругательства. Идиот — imbecillo (имбечилло). Задница — culo (куло). Чёрт побери — porca miseria (порка мизерия) или Dio porco (Дио порко). Это очень грубое ругательство в Италии, так как связано с Богом и Божьей матерью. Лучше не обзывать на улице прохожих, а то и запинать могут. Горячие все. А вот хорошее: моральный урод, хам — mascalzone (маскальцоне).
Вот теперь всех при случае мать-кальсонами и называет. Все ругаются, через слово. Целая страна матершинников, особенно женщины загибают. Даже Маленький зависает иногда. Достаёт блокнот и очередной перл, сорвавшийся с прекрасных коралловых губок сеньориты, записывает. Говорит, словарь матюгов потом, как диссертацию, опубликует. Тяжело с ним! Такое ощущение, что из XIX века попал. «Извините, простите, будьте добры, пожалуйста».
Про сеньорит можно даже книгу написать в добавление к его диссертации. Страшные все, как ядерная война! Пока молодые, то костлявые и носатые, с копной чёрных волос, кое-как уложенных, и все в кричащие цвета одеты, розовые-жёлтые, голубые-зелёные. Безвкусно и отталкивающе. А чуть старше — и уже заплывшая жиром кошёлка-матрона, вдвоём не обхватишь. И вечно с огромными сумками, куда-то чего-то тащат. Все потные, намазанные яркой косметикой. Жуть. Конченые мать-кальсоны.
Интермеццо четвёртое
Жена делает мужу замечание:
— Ты очень плохо выколачиваешь ковер. Нужно бить посильнее.
— Сильнее нельзя, — отвечает муж.
— Почему?
— Если бить сильнее, поднимается ужасная пыль!
Густав Макс Видеркер в последнее время мучился грудной жабой. Чуть переволнуешься или поспешишь куда, и всё — боль в груди и в челюсти. Пока нитроглицерин не примешь, совсем тяжко, потому бегать старался поменьше. Врачи? А что врачи! Меньше, мол, животных жиров и спокойная жизнь. Это у него-то, который еле успевает на два фронта? В этом году он значительно расширил своё ковровое производство. Теперь кроме двух его небольших фабрик в Буксе и в немецком Плюдерхаузене у него настоящий монстр открыт в Ветциконе, недалеко от Цюриха. И ткут там ковры по лицензии от русских — не обычные, а картины. Плюсом те же русские ковры продаются в пяти его магазинах по всей Швейцарии.