— А вы откуда знаете?
Пётр ничего не знал. Кроме того, что на подобный вопрос обязательно нужно ответить так, чтобы у контрагента и мысли не возникло, что он не в курсе. Вторую жизнь живёт, научился.
— Сорока на хвосте…
— Я этой сороке! А, ладно. Хорошо.
— Почём?
— От сердца…
— Дорого.
— Жордания Андрей Дмитриевич, — всхлипнула красная трубка.
— И…
— Забирайте.
— Как?
— Пришлю.
— Факсом?
— И фасом, и профилем, — блин, осторожней надо.
— Товарищ Якушин, ещё мелкая просьба. Нужна легенда лет пятидесяти. Воспитателем. Они ведь, ну, футболисты, по моим наполеоновским планам будут почти весь сезон на базе жить. Вот нужен человек, которого все знают и уважают.
— Подумать надо… Много таких. Стоп, есть именно то, что вам нужно. И мне обидно за ветерана, бросили — а ведь настоящая легенда. Слышали фамилию Карцев? Василий Карцев?
Пётр не слышал. Ну, не фанат, и даже не болельщик.
— Это который…
— Точно! Тот самый, что первый мяч англичанам забил в 45-м. У него здоровьишко-то слабое, к туберкулёзу предрасположен. Сейчас в Рязани на радиозаводе работает монтажником. Подлечите?!
— Пусть летит срочно! И вы не пропадайте. А что там с жеребьёвками мутят? Слухи дошли.
— В еврокубках? Ну, некоторые футбольные ассоциации из-за Праги не хотят играть с румынами и ГДР.
— А СССР?
— Сначала рыпнулись, но сейчас о нас нет разговора.
— И чем закончится?
— Да вроде румыны вообще снялись. А немцы ругаются. Нам без разницы.
— Хреново. Своих, даже если они засранцы, бросать нельзя. Я звякну Густаву Видеркеру, попробую уговорить. До свидания, Михаил Иосифович.
А потом спрашивают, почему все союзники в девяностых от СССР отвернулись. Это не они отвернулись, а мы их бросили. Надо иметь своего человека на большой должности в ФИФА и УЕФА. Были же там Колосков вроде, и Гранаткин?
К врачу приходит пациент с обгоревшими ушами.
— Что случилось? — спрашивает доктор.
— Смотрел по телевизору футбол, а жена гладила белье. Рядом с телефоном стоял утюг, и когда раздался звонок, я схватил его вместо трубки.
— А другое ухо?
— Этот болван через две минуты опять позвонил!
— А, товарищ Лобановский! Заходите, разувайтесь, — вошедший оглядел чуть заляпанные по весенней поре ботинки, даже стал нагибаться, — Да шучу, Валерий Михайлович, заходите.
— Кхм, Васильевич…
— Да пофиг. Шучу. Заходите, Валерий Викторович, присаживайтесь.
— Кхм. Кхм… Васильевич я.
— Да без разницы. Вон на стульчик падайте.
— Я…
— Да не обращайте на меня внимание. Шучу плоско. Хотите стишок про шутников расскажу?
— Я…
— Другое дело. А то вы вошли с такой постной рожей и такой решимостью на челе, что мне боязно за вас стало. Вот сейчас, думаю, члену Политбюро нагрубите, и отправим вас тогда тренировать команду пингвинов на Сахалин.
— Пингвины только в Антарктиде живут, — нашёл в себе силы длинный нескладный мужчина.
— Перевезём немного. Вам императорских?
— Товарищ… — совсем сдулся, а то ведь вошёл как на Голгофу. Пётр решил чуть снизить накал борьбы. Звонил ему из Днепропетровска Александр Максимыч Макаров — директор очень оборонного заводика, объяснил ситуацию.
— Вот что, Валерий Васильевич. Сейчас Филипповна принесёт чаю с «Гулливерами», и мы с вами обстоятельно потолкуем о внедрении в наших палестинах схемы «дубль-гэ».
— Дубль…
— Всё. Это была последняя шутка.
Вошла Тамара Филипповна с подносом, на котором стояли две кружки с улыбающейся дивчиной, и двумя столбиками большущих конфет «Гулливер». Лобановский вскочил со стула, на который Пётр указал. Вежливый. Интеллигент.
Секретарь поставила поднос на стол, посмотрела н стоящего напротив, Лобановского, прямо глаза в глаза — для пущей ломки стереотипов Пётр уговорил её сегодня прийти в туфлях на высоком каблуке. Изобразив улыбку, произнесла:
— Хоть раз в год настоящий мужчина пожаловал, а то ходют одни гномы… Пётр Миронович, вы его хоть не ссылайте сразу в Нарьян-Мар, — и гордо удалилась.
Пётр мысленно поаплодировал. Актриса! Конечно, пять раз репетировали. Сбить надо у будущей звезды наступательный настрой, сломать все препоны и заслоны, что он нагородил у себя в гипоталамусе. Вроде получилось. Вот теперь и в самом деле можно поговорить.