-- Опять это ты, женщина? - сказал Алик важным, низким голосом. - Я же говорил, Армен, не надо было допускать сюда женщину. Видишь, у нее уже вырос хвост.
-- Это мой приятель Мавродий, - сдержанно возразила Мария, - он никому ничего не скажет.
Мария выразительно глянула на Мавродия, который, не замечая возникшей неловкости, изо всех сил вытягивал шею, чтобы разглядеть копошащийся в углу комок. Встав на четвереньки, он как кошка, заворожено двинулся навстречу этому колеблющемуся комочку тьмы и вдруг замер, разглядев контуры щенка.
Щенок был черный, вислоухий и, весь дрожа от холода, неловко сидел на подстилке, тупо глядя на лежащий перед ним на белой тряпочке продолговатый предмет. Тут же возлежал, подперев щеку ладонью, тоненький черноволосый мальчуган Армен и, подталкивая тарелочку, уговаривал питомца приступить к трапезе. Он хитровато взглянул на Мавродия, но, так и не нащупав его вечно блуждающего, жарко-любопытного взгляда, перевел взор на Марию и дружелюбно подмигнул ей.
Мария знала, что на тарелочке возлежит ничто иное, как новоиспеченная ароматная какашка Армена. Ибо был Армен, в отличие от серьезного друга, занятого выпиливанием из бруска безделушек, любителем пошутить. Он как-то заметил, что щенок не прочь угоститься собственными экскрементами и, недолго думая, предложил свои. С тех пор это вошло у них в привычку: сначала - экскременты, потом - оторванная от собственного обеда котлета. Но пойди объясни это Мавродию! Тот аж перешел с четверенек в человеческую позу и, весь напружинившись, уставился куда-то вбок.
Мария взобралась на качели, которые ребята смастерили из доски и веревки и, раскачавшись, звонко спросила у Алика:
-- А что там Ленин? Готов?
-- Готов, - степенно сказал Алик.
Взяв костыль, он ткнул им, словно шпагой, в большой фанерный лист у стены. Лист упал, обнажив выгравированный среди черной стены профиль Ленина. Ленин словно летел, качаясь свежим беловатым пятном.
Соскочив на ходу с качелей, Мария приблизила лицо к изображению на стене. Ленин был точно такой же, как на пионерском знамени, и она, словно желая удостовериться в его подлинности, провела по дереву рукой.
-- Теперь нашу комнату можно назвать пионерской, - сказала она Алику, который, подобравшись, с деланным равнодушием рассматривал что-то у себя на костыле. - Пионерская номер два, но только посторонним вход воспрещен.
-- Да уж, пожалуйста, воспретите себе, - буркнул Алик, по-прежнему не обращая никакого внимания на Мавродия.
-- Нам пора! - громко сказала Мария. Набрав в грудь воздуха, она подобралась к выходу и, ни на секунды не мешкая, спрыгнула наземь.
Полуобернувшись, она увидела боковым зрением в чердачном проеме Мавродия. С серьезным, замкнутым лицом тот спустился до половины лестницы и неловко спрыгнул куда-то вбок.
И тут же она потеряла его из виду.
Горнист протяжно, грустно созывал народ к ужину. Горнист к вечеру смахивал на потускневшего розового слона, который, как может, печалится об уходящем дне.
Приглушенно гомонящая детвора, толкаясь меж звуками горна, вливалась многоцветным потоком в столовую.
Столовая была огромная, как спортзал, вся поделенная на отсеки. Найдя свой столик в отсеке "Буревестника", Мари я живо оглядела ломтики черного хлеба с ромбиками блестящего масла, которые любила доедать на ходу и, не мешкая, принялась за шницель. Вместе с ней шницель уминали Женя, Слава и Петя. Они были не очень словоохотливые. Но на сей раз Женя сказала:
-- А у нас сегодня выселилось полпалаты.
-- И у нас, - сказал, не поднимая головы, Петя.
-- А ты видел, куда они ушли?
-- Нет.
-- А давайте, после ужина пройдем по всем этажам и поищем своих. Идет?
-- Ага, - сказала Мария. - Поищем.
И они действительно ходили вчетвером по этажам до самого отбоя и, просовывая головы в каждую палату, посылали всем своим воздушные поцелуи. Не заглянули они только в палату Марии, так как Мария сказала самым беспечным голосом, что там теперь никто не живет. Кажется, она и сама верила в эту возможность.
Наконец хрипловатый, местами надрывный звук вечернего горна деликатно затух, а, может быть, даже удалился восвояси из здания и осел в изнеможении наземь где-нибудь за воротами. Это означало, что в коридорах больше не стоило околачиваться иначе, чем по дороге в нужник. А иначе не избежишь беседы с воспитателями.
Мария пнула дверь в родную палату и быстро, деловито вошла. Она бы все на свете отдала за то, чтобы непрошеная гостья оказалась такой же понятливой, как горнист. Кончилось его время, и он удалился за порог. И в первые секунды, покуда глаза привыкали к темноте, она так и думала - посидела ее гостья в одиночестве, пораскинула мозгами и догадалась: надо делать ноги. Вот и свет не включен.