Им больше не надо было держаться за руки, чтобы чувствовать друг друга. Время - эта последовательность мысленного шума и звуков вокруг - текло лишь для них. Вновь оказавшись незаметно для себя в гуще резвящейся у исполинского костра детворы, они, как невидящие, прошли сквозь гущу и, устремившись в дальний, пустынный угол площадки, оседлали качели.
Моросил дождь. Длинная доска на перекладине промокла, и на ней отражался свет полной неоновой луны. Доска слабо, тоскливо поскрипывала, замирая в момент соприкосновения с землей. Соприкасаясь с ней, с землей, Мария смутно видела, как на другом конце доски высится горой Света, как, полуприкрыв глаза и слегка откинувшись назад, плавно отдается она потоку. Казалось в эти секунды - еще немного, и Света сольется с лунным потоком, станет полупрозрачным, мерно качающимся призраком.
Сильно толкнув землю, Мария принялась раскачивать качели все резче и выше, ей хотелось не отпускать Свету в это лунное далеко. Мелькало вдали пламя костра - теплым заревом ложилось оно на щеки.
И вдруг, словно искра исполинского костра заронилась в сердце - так отчего-то оно встрепенулось и сильными, мерными толчками застучало в висках, во всем теле. Затем будто сам орел, выпростав крылья из ее вздымающейся груди, взлетел, темнея, к одинокой горе, на которой пребывала в грезах Света. И тотчас эта гора зазеленела и покрылась цветами, а Света, поддавшись вперед, пристально посмотрела в лицо Марии широко раскрытыми, удивленными глазами.
Так они качались, попеременно касаясь земли и - попеременно - неба. И гордый орел парил между двумя вершинами.
Потом Мария незаметно поймала себя на ощущении, что земли больше нет под ногами, что шелест дождя прокрался под спину, став ей единственной опорой, и она, запрокинув голову, лежит на этом мерном, все нарастающем шелесте. Другие звуки отдалились, и все кругом заволокло зеленовато-светящейся, водянистой полумглой. В этой полумгле явственно послышался плач младенца, который приближался к ней откуда-то сверху. Потом она увидела и самого младенца - он был полурастворен в водной пыли и пытался выпростаться из легких, похожих на складки тумана, пеленок. Спустя еще мгновение Мария вдруг ощутила, что этот младенец - она и увидела склоненную над собой мать. Мать была молодой и еще поэтичной, словно сошедшей с одной прежней фотографии и нежно, кротко улыбаясь, говорила какие-то ласковые слова. Мария же, будучи новорожденной, блаженно перебирала ручками и издавала в унисон благостные, только ей ведомые звуки. Теперь все происходило на пляже, и неумолчный шум моря - взволнованный, но безмятежно-ласковый - облегал ее тело, как раковина. Никогда еще она не чувствовала такой пронзительной связи с матерью. Матерью и всем миром вокруг - блаженной, мудрой, отсекающей хмарь, муть и хлябь.
...Качели остановили свой бег. Мария сидела на земле, радостно, беззвучно плача под нитями сильного, косого дождя. Света же, держа ее за руку, гладила ее по щеке и говорила-говорила какие-то слова, тревожно всматриваясь в нее всю.
А утром, словно вызванная давешним чудесным видением, приехала мама.
-- Мама! - кинулась было к ней Мария, но, сделав несколько шагов, стушевалась от неловкости.
Она никогда не знала, что значит - броситься матери на шею, обнять ее - это было не принято между ними.
Придирчиво оглядев палату, где они со Светой просто сидели без слов, жмурясь от сочащегося со стороны террасы в стеклянную дверь сильного молодого солнца, мать ворчливо сказала:
-- Ужасно спертый воздух. Вы что - никогда не проветриваете? Здесь вообще кто-нибудь за вами смотрит?
И только потом сообщила, что умер дедушка - отец отца, и надо ехать на похороны. Она приехала, чтобы забрать ее.
Мария никогда не видела дедушку, но, сглотнув слюну, поняла и приняла необходимость отъезда.
Ей еще было слишком хорошо, да и день выдался на редкость ясным, чтобы она могла измерить чувствами предстоящую разлуку.
Пока мать складывала ее вещи - мать непременно хотела сложить все сама, честя воспитателей за невыглаженное белье, словно и впрямь когда-нибудь гладила его дома, - они со Светой, избегая смотреть друг на друга, обменялись адресами.
"Залайск", - написала Света большими разорванными буквами на пионерском галстуке Марии. "Краеугольск", - косо вывела Мария на галстуке Светы. Это была традиция - записывать адреса прямо на пионерских галстуках, чтобы они никогда не забылись.