-- Спокойной ночи, Нелли Николаевна...
-- Да-да, спокойной ночи. Но я могу еще вас и проверить.
Все молча двинулись к выходу, из которого давно уже исчез Олег Валерьянович, и Даша, выходившая последней, недоуменно оглянувшись, подчеркнуто-осторожно прикрыла дверь.
Света, сцепив руки на коленях, сидела с опущенной головой. Губы ее были сжаты, на щеках проступала краснота. Красный галстук сбился набок и обнажил расстегнутый у горла стрельчатый воротник, - воротник, так похожий на летящую чайку.
Наконец она улыбнулась какой-то своей мысли и, медленно подняв голову, мягко, нежно сказала, глядя снизу вверх на сумрачно прижавшуюся к тумбочке Марию:
-- Нет ли у тебя сахара? Дай мне, пожалуйста, пару кусочков. Я хочу положить их в чай.
-- Как - разве ты... пила чай без сахара? - встрепенулась Мария.
Она была готова отскочить от своего места, как ошпаренная. Волна, которая шла сейчас от Светы, могла накрыть ее с головой. И было в ней, в волне, что-то, что могло и убить. А могло и...
-- Как, ты разве...
- Они забыли положить сахару, - просто ответила Света, улыбаясь своей странной, отчего-то лучистой теперь улыбкой.
Кинувшись к своей тумбочке, Мария разыскала невесть для чего сунутую родителями в вещи коробку с сахаром и, распечатав ее, сама положила в стакан Светы три кусочка. Она хотела размешать их, но не посмела, и огорченно протянула:
-- А... Черт, чай же совсем холодный. Я пойду, принесу кипяток.
-- Не надо, - сказала Света почти испуганно, - сахар и сам растает, когда полежит.
-- Да, - сказала Мария. - А не растает, так я добуду конфет у соседей.
Опустившись на корточки, Мария быстро взглянула в лицо Светы, и, чуть поддавшись вперед, замерла, подхваченная ее сияющим, но снова унесшимся вдаль взглядом. Там, вдали, в заоблачной выси, сияла синяя вершина горы, и ровный свет ее снегов стелился под ноги, как тропа. Гора была необыкновенно красива, стройна и высока и можно было положить жизнь на то, чтобы добраться до ее холодного, блистающего пика. Но Мария отчего-то все поняла наоборот. Ей смутно почувствовалось, что если и есть такая необходимость - идти в гору, то затем только, чтобы выманить сверху Свету. Да, сейчас Марии нужны были крылья, ведь только на них и возможно преодолеть дорогу в целую жизнь.
И привиделось Марии, что она - огромная, неизвестная птица. И ослепительно-яркое солнце, позолотив ее перья, лежало, словно спустившись с небес, на торжественной, притихшей глади моря. И где-то там, за горизонтом, тоже отражаясь в воде, сияли горы. Птица держала путь на солнце, а это означало, что надо было быть ближе к воде. Плавно приземлившись на ласковую, чуть волнующуюся, золотисто-сияющую гладь, она почувствовала, как все ее тело словно спеленали солнечные пеленки. "Заменить Свету в море и уже после, напитавшись соленой влагой и теплом, идти вместе с ней до конца - обратно к вершине", - это решение произвел не ум Марии, а все ее нутро, все тело, которое, как губка, впитывало каждое движение Светы.
Не отрываясь, Света смотрела ей в глаза своим упорным, не знающим преград взглядом.
Машинально протянув руку к сахару, Мария слепо нащупала кусок и, поднеся ко рту, громко хрустнула.
-- Ты умеешь играть в поддавки? - спросила она, вся поддавшись вперед. - Ну, это те же шашки, только выигрывает тот, кто сдаст первым все свои фигуры.
- Да, я видела такую игру, - дружелюбно ответила Света и, взяв стакан, принялась выуживать ложкой полурастаявший сахар. При этом она по-прежнему не отводила от Марии затаенно-счастливого взгляда.
Мария достала шашечную доску, раскрыла ее на середине кровати и, взобравшись на покрывало с ногами, лихорадочно расставила фигуры.
-- Ну же, иди скорей! - взмолилась она.
Марии не терпелось сдать Свете шаг за шагом все свои шашки. И когда Света, не выпуская стакана, подошла чуть ли не на цыпочках и, поразмыслив немного над тем, куда приткнуться, слабо махнула рукой и тоже взобралась с ногами на кровать, Мария с наслаждением сделала первый ход.
В несколько ходов она получила значительный перевес, так как Света не торопилась поддаваться. Мария же, отдавая шашку за шашкой, азартно выкрикивала:
-- А это тебе - липа с дуплом. А это - наш чердак - там раньше было всего интересней, но его разорили варвары. Обязательно сходим туда, посмотрим, что еще от него осталось. А это - палата номер один. Но там - ничего особенного.
- Подожди... Подожди... - говорила Света, растерянно улыбаясь порывистой улыбкой, которая тщетно силилась распрямить складочку между бровями - вечную ее, клещом вцепившуюся в лоб складочку.
Но Мария не слышала ее и все сдавала шашки.
Неожиданно в комнату вбежали двое. Девочка гналась за мальчиком, пытаясь схватить его сзади за сорочку. Увертываясь и хохоча, он вскочил прямо в обуви на стоящие в ряд бесхозные кровати, и погоня пошла уже по кроватям. Наконец девочка сумела дать подножку и, когда мальчишка рухнул животом на подушку, оседлала его сзади и принялась ошалело стучать кулаками по спине.
Не помня себя, Мария вскочила и, кинувшись на них, столкнула обоих на пол, и там все трое долго возились, борясь и хохоча на пыльном коврике.
Мария пребывала в каком-то беспамятстве. И, может быть поэтому, вся упоенная, воскликнула:
-- А давайте, бороться по-настоящему. Ну-ка, налетай сразу все!
Она знала, что нет среди одногодок такого противника, который одолел бы ее в борьбе.
Не мешкая, случайные гости повисли на ней с боков. Смех прекратился, и некоторое время все трое тужились, пытаясь отыскать точку для перевеса. И все-таки, Мария, раскачав туловище, сумела вывернуться, а, вывернувшись, оказалась в два прыжка перед все еще сидящей возле шашечной доски Светы.
-- Поборемся? - спросила Мария бесшабашно, взглянув мельком на поколебленные ее прыжком шашки.
Теперь она нависала над Светой, которая, медленно подняв голову с печальными, будто не видящими глазами, поставила стакан на пол и тоже встала.
Мария увидела ее широкую грудь в белоснежной сорочке и длинную, белую, как горячий морской песок, шею. Размашисто разметал на груди крылья воротник, так похожий на приникшую чайку. Краснел галстук со сбившимися набок концами. И все это до боли в сердце хотелось поколебать и растрясти.
Прильнув к груди Светы и утонув подбородком в ее плече, Мария сомкнула кольцом руки вокруг ее талии.
-- Вали ее, ну! - непонятно кому закричали ее прежние соперники.
Мария, тужась, напирала на Свету и так, и этак, но та, слегка покачиваясь, как от ветра, неизменно выпрямлялась, как только Мария ослабляла хватку.
Шашки посыпались на пол, соскочила, накрыв стакан, доска, и даже сполз наполовину матрас, обнажив железную решетку.
Все более погружаясь во что-то живое, обволакивающее, Мария не хотела поддаваться тому, что могло нахлынуть как слезы. Она не понимала: с чего это вдруг оно могло нахлынуть, но на всякий случай старалась это сдержать.
-- Хватит... Хватит... - смутно коснулся ее слуха ласковый, словно утешающий голос Светы. Он шел как издалека и, несмотря на ласку, немного укорял:
-- Ну же... Маша!.. Ну, пожалуйста.
-- "Маша?" - Ее еще никто так не называл, даже родители.
И тут сладкая, пронзительно-нежная волна накрыла их с головой. Теперь в мире была одна только эта волна - все остальное отдалилось и утихло.
Почему-то перейдя на шепот, вышли ребята. Они же, присев вплотную, плечом к плечу, заговорили легко и свободно, то и дело удивленно взглядывая друг на друга. Впрочем, говорила, в основном, Света. Марии оставалось только слушать и диву дивиться.
-- А ты ничего дерешься, - сказала Света, - а то, что ты не сумела меня повалить, так это потому, что я тоже очень сильная. Бороться меня научил папа - это единственная наша с ним игра. У меня папа - под два метра, он капитан артиллерии. Только ему все время некогда, и я так и не научилась быть нормальным ребенком. Ты, наверное, не поверишь, но я до сих пор не могу понять, зачем эти дети вокруг... смеются. Мне никогда не бывает смешно, мне всегда грустно. Я не знаю, зачем нужно играть и шуметь.