Но поза у Армена, может быть, от излишней скромности, была отнюдь не горделивая. Высокий, тощий, он походил на крюк и лишь изредка поднимал словно налитые земляной жижей глаза, чтобы прикинуть по лицам ребят: не сон ли все это происходящее?
Мария прислушалась, и ее словно утянуло в глубину сонного болота. Тонкий, похожий в своей зеленой майке на водоросль, старший пионервожатый отрывисто говорил, заложив руки за спину и раскачиваясь взад-вперед всем корпусом:
-... кормил экскрементами. Хорошо, что в эти минуты с нами еще нет гостей. Это позор всего лагеря. Пионер должен быть осужден за недостойное поведение. Потому что из-за того, что упомянутый пионер кормил экскрементами... В общем, щенок остался жив, но его выхаживают наши юннаты. Нет, вы только подумайте, размазать по тарелочке свои экскременты, чтобы...
Последние слова старшего пионервожатого утонули в хохоте. Армен, не поднимая головы, стрельнул взглядом по рядам хохочущих мальчишек и едва заметно улыбнулся. Смеялись даже некоторые девочки, хотя большинство девчонок взирало на Армена как на отпетого негодяя.
Старший пионервожатый, перестав раскачиваться, сделал очень серьезное лицо, поднял протестующе руку ладонью к белоснежным рядам и несколько раз подвигал ею, словно прося прекратить аплодисменты.
Но лагерь шумел слишком откровенно, и Армен, пользуясь случаем, успел несколько раз подмигнуть приятелям, а кое-кому и показать из-за спины кулак.
Потом откуда-то выскочила очкастая приземистая директриса, которую в лагере побаивались, и пустилась чуть ли не взапуски вдоль притихших рядов, остервенело ругаясь и местами рукоприкладствуя. Пробежавшись в считанные секунды из конца в конец, она подскочила к разом осунувшемуся Армену, и, вывалив на него остатки брани, совсем уж жалкие, осипшие и какие-то механические, дала здоровенный подзатыльник и велела стать в строй.
Скромно улыбаясь, Армен влился в ряды стражников и тут же наподдал кое-кому коленом под зад. Все почему-то опять посмеялись, и линейка перешла к своей торжественной фазе - отчету председателей отряда и подъему знамени.
Мария не смеялась и не ужасалась. Она просто вся одеревенела, представляя себе то, что могли подумать о ней приятели по злополучным играм на чердаке.
Едва дождавшись команды "Разойдись!", она протолкнулась к одиноко стоящему и глядящему по сторонам Армену и выпалила:
-- Послушай, это не я!.. Ты думаешь!.. Вы думаете!.. Это не я! Не я!
-- Ясное дело, не ты, - вяло ответил Армен, приветливо глядя на нее грустными, черными глазами. - Это твой приятель настучал. Сразу после вашего ухода нас и накрыли. Все наши вещички сложили на покрывало, связало в узел, как зачумленное, и унесли. Но поделки - это черт с ним. Алика жалко. Знаешь ведь, он гордый. Сложил в тот же вечер чемодан и дернул в ночь из лагеря. Но менты его сцапали на вокзале, вернули. Сейчас ждут его родителей, чтобы передать из рук в руки. Исключили Алика. Выгнали.
И, махнув неопределенно рукой, Армен отвернулся и побрел прочь.
Вдруг он остановился и, оглянувшись с полуоборота, пристально посмотрел на Марию горящим глазом. И, улыбнувшись, подмигнул:
-- А ты не горюй. Поняла? Я сам во всем виноват. Сам эту кашу заварил. Не надо было кормить собачку этими экс...трементами.
...Мавродия она нашла в палате. Она так себе и представляла: палата, запертая дверь, в которую она изо всех сил бьет ногами и никому из ребят не удается ее утихомирить. Наконец дверь приоткрывается, и от нее обречено отскакивает бледный Мавродий. Он кидается в другой конец комнаты, выскакивает на террасу, но Мария настигает его и валит на пол...
Дверь распахнулась без труда, и за нею Мария увидела побледневшего Мавродия. Он стоял в глубине комнаты, закутанный то ли в знамя, то ли в какую-то красную материю и совсем не собирался бежать. Только шея его вытянулась пуще обычного, и кадык так и резал глаза, а сами глаза смотрели как невидящие, куда-то сквозь Марию, то так, словно прошивали ее автоматной очередью.
-- Пришла, да? Пришла? Ну, бей! Бей! Заложил я их, выдал! И еще заложу! Каждую сволочь продам за зверя! Не жаль мне людей, и все тут. Люди - на то они и люди, они между собой разберутся. А ты попробуй, поменяйся местами со зверем.
Красная материя на Мавродии была как пламя, и Мария заворожено смотрела, как рождаются из него руки-ноги - скрещенные на груди руки и худющие, все в ссадинах и шрамах, растопыренные, выгнутые колесом ноги. Да это же вовсе не кусок материи. Бог ты мой, это обычное девичье платье.
-- Ну, чего смотришь? Дамской одежды не видела? Я теперь в платье ходить буду, раз вы такие бестолочи. Говоришь вам, говоришь... Эх! Ну, украл я это платье. И еще украду. Платье - не жизнь. А вы... Эх!..
Попятившись, Мария нащупала спиной дверь и вывалилась в многоголосый коридор. Сердце ее словно льдинкой мерцало, так оно было обескровлено. Мавродий сбрендил - это было ясно, как день.
Не было только ясности с собственной головой. Голова существовала словно по отдельности, сама по себе. Марии даже пришлось зажать уши ладонями, чтобы почувствовать: голова в руках. Но странная эта голова силилась выскользнуть из рук и взмыть воздушным шариком под потолок. И главное - все это началось еще до Мавродия. Еще там, на линейке, Мария поняла, что голова ее осуждает Армена и что вина его ошеломительная, а, значит, самая что ни есть настоящая, что говорить о ней в тех протокольно-легкомысленных тонах, которые позволил себе старший пионервожатый --это все равно, что размазать по тарелочке что-то до слез неприличное - правда, неумышленно. Но никто в лагере не понял этого. Если уж говорить - так говорить! А так - лишь самые отъявленные дуры осудили Армена всерьез, сами не зная почему.
Мавродий сбрендил. И в то же время Мавродий не сбрендил. Все не так в этом чертовом лагере, все словно понарошку, все не всерьез.
За завтраком Мария смутно почувствовала, что в столовой не хватает то ли стульев, то ли тарелок, то ли каких-то людей. Но так и не разобралась со своим ощущением, так как обычно тихие ее соседи по столу нетерпеливо ерзали и болтали о необычном существе из пионерлагеря "Спутник", которое привезли к ним сегодня для обмена опытом и поместили в первую палату. Существо будто бы умело останавливать сердце, закапываться на полчаса в землю и глотать горящие факелы. Это были очень интересные сведения и, сгрудив в кучу тарелки с недоеденной едой, все четверо пустились наперегонки в первую палату.
В первой палате уже толпилась масса народу и среди всех Олег Валерьянович с супругой Нелли Николаевной. Нелли Николаевна руководила "Стражником" и, будучи красивой, приветливой и элегантно одетой дамой, вечно ходила в окружении восторженных девчонок. Олег же Валерьянович был шефом "Буревестника" - подтянутый, широкоплечий брюнет, он занимался, в основном, мальчиками - обучал их в свободные часы основам самбо. Мало-помалу поклонницы Нелли Николаевны сплотили настолько дружную команду, что поселились все вместе, в палате номер один, там, где жила сама Нелли Николаевна. Туда же помногу раз на дню хаживал Олег Валерьянович со своими самбистами. Так образовалась неразлучная компания, среди которой завелись даже свои "женихи" и "невесты".