Объятия ужаса.
Нет, не то.
Он изучает женщину. Она ягненок. Все люди делятся на два типа: волки и ягнята.
Желание Джея подобрать подходящее название тому, что чувствуют его ягнята, превратилось в навязчивую идею. Гормон эпинефрин — адреналин — как-то странно влияет на нормального человека, превращая его в низшее существо, у которого логики и самоконтроля не больше, чем у примитивной лягушки. И еще мгновенная психологическая реакция, ее могут вызвать определенные воспоминания из жизни жертвы или богатое воображение. В книгах, фильмах и новостях столько ужасов, что жертва способна легко представить, какой кошмар ее ждет.
Да, жертвы могут представить все, но не могут произнести слово. Точное слово. Оно опять ускользнуло от Джея сегодня.
Он садится на пол лодки и вслушивается в частое прерывистое дыхание своего ягненка. Ее трясет, и ужас, словно лава (за неимением лучшего определения), проникает в каждую молекулу ее тела, в душе царит невыносимая пустота. Он спускается в трюм и дотрагивается до ее руки. Она холодная как лед. Он прижимает пальцы к ее горлу, находит сонную артерию и считает пульс по светящейся секундной стрелке наручных часов.
— Сто восемьдесят, — говорит он. — Смотри, чтобы сердце не остановилось. А то был у меня случай...
Она неотрывно смотрит на него, ее верхняя губа дрожит.
— Я серьезно. Смотри, чтобы у тебя не остановилось сердце.
Он не шутит. Это приказ:
— Сделай глубокий вдох.
Она вздыхает, ее тело содрогается.
— Лучше?
— Да. Пожалуйста...
— И почему все маленькие ягнята так вежливы, черт их подери?
Ее грязная бордовая рубашка уже давно порвалась, он распахивает лохмотья, обнажая полную грудь. Она дрожит, ее бледная кожа мерцает в тусклом свете. Он спускается от округлых форм ее груди к ребрам, ниже, к впалому животу, к расстегнутой ширинке джинсов.
— Простите, — шепчет она. По ее испачканному лицу катятся слезы.
— Ну вот, опять, — он возвращается к штурвалу. — Неужели ты на самом деле думаешь, что твое «простите» способно изменить мои планы? — Ее вежливость только усиливает его ярость. — Ты понимаешь, что для меня значит вежливость?
Он ждет ответа.
Она пытается облизнуть губы, но во рту у нее пересохло. Ее пульс отчетливо бьется на шее, словно крошечная птичка в клетке.
— Нет, — выдыхает она.
— Это слабость.
Лягушачий оркестр зазвучал снова. Джей изучает наготу пленницы, ее бледная кожа поблескивает от крема против насекомых — его скромная человеческая услуга, оказанная из нелюбви к маленьким красным точкам, последствиям комариных укусов. Вокруг нее роятся комары, но ни один не садится. Он поднимается со стула и дает ей глоток воды. Как женщина она его совсем не интересует. Вот уже три дня, как он привез ее сюда. Он хотел уединения, хотел говорить с ней и любоваться ее наготой, надеясь, что ее тело станет телом Кей Скарпетты. И сейчас он вне себя, потому что это не Скарпетта, потому что Скарпетта не была бы вежливой, потому что Скарпетта не знает, что такое слабость. В глубине души он понимает, что совершает ошибку, потому что Скарпетта — волк, а он ловит только ягнят, и не может подобрать слово, то самое слово.
И он не сможет найти его с помощью этого ягненка, как не смог с теми, другими.
— Мне надоело. Я спрашиваю еще раз. У тебя есть последний шанс. Скажи мне, что это за слово.
Она сглатывает и пытается говорить, но язык прилипает к нёбу. Звук ее голоса напоминает ему испорченный механизм.
— Я не понимаю. Простите...
— На хрен вежливость, слышишь меня? Сколько раз повторять?!
Пульс яростно бьется на ее сонной артерии, глаза снова наполняются слезами.
— Назови мне слово. Скажи, что ты чувствуешь. Только не говори, что тебе страшно. Ты же, черт возьми, учительница. Словарный запас у тебя должен быть больше пяти слов.
— Я чувствую... чувствую смирение, — рыдает она.
— Что?
— Ты не отпустишь меня. Теперь я это знаю.
3
Тонкое остроумие Скарпетты напоминает Ник зарницу. Это не громкий треск и ослепительная вспышка обычной молнии, а тихое, умиротворенное сияние, которое, по словам матери Ник, означает, что тебя фотографирует Бог.
Он снимает все, что ты делаешь, Ник, ты должна вести себя хорошо, потому что в Судный День Он покажет эти снимки всем.
Ник не верила в эту чепуху со старших классов, но ее молчаливая спутница, как она привыкла думать о совести, наверное, никогда не перестанет предупреждать, что когда-нибудь ее грехи разоблачат ее. А Ник считала, что грехов у нее хватает.
— Следователь Робияр?
Ник вздрагивает от звука собственного имени. Голос Скарпетты возвращает ее в уютную полутемную комнату, где сидят полицейские.
— Скажите нам, что бы вы сделали, если бы в два часа ночи зазвонил телефон и вас, пропустившую пару стаканчиков накануне, вызвали на место преступления, где произошло серьезное убийство, — спрашивает Скарпетта. — Позвольте заметить, что никто из нас не хотел бы остаться в стороне, когда речь идет о действительно серьезном преступлении. Возможно, мы не хотим в этом сознаваться, но это так.
— Я не пью много, — отвечает Ник. Она слышит возгласы однокурсников и тотчас начинает жалеть о своих словах.
— Господи, где ты выросла, девочка, в воскресной школе?
— Я хотела сказать, что я правда не могу, у меня пятилетний сын.
Ник замолкает и чувствует, что сейчас расплачется. Как давно она его не видела!
За столом повисает неловкая пауза.
— Слушай, Ник, — говорит Моряк, — у тебя с собой его фото? Его зовут Бадди, — обращается он к Скарпетте. — Вы должны увидеть его. Потрясающий мелкий бандит верхом на пони...
У Ник нет ни малейшего желания показывать всем маленькую фотографию сына, почти стертую оттого, что она часто вытаскивает ее из бумажника и часами рассматривает. Лучше бы Моряк сменил тему или просто не заметил бы ее молчания.
— У кого из вас есть дети? — спрашивает Скарпетта.
Поднимается около десятка рук.
— Это одно из слабых мест нашей профессии, — замечает она. — Возможно, самое страшное в нашей работе — или в нашем призвании — то, что она делает с нашими близкими, как бы мы не старались их защитить.
Никаких зарниц, только бархатная темнота, странная и прохладная на ощупь, — думает Ник, наблюдая за Скарпеттой.
Она добрая. За непробиваемой стеной бесстрашия и сурового авторитета она добрая и понимающая.
— В нашей работе родственные отношения могут только навредить. Очень часто так и происходит.
Скарпетта продолжает поучать, ей легче сказать то, что она думает, чем попробовать проанализировать чьи-либо чувства. Что чувствует сама Скарпетта, всегда оставалось загадкой.
— Док, а у вас есть дети? — Реба, криминалист из Сан-Франциско, наливает себе новую порцию виски с содовой. У нее заплетается язык, и она уже не контролирует себя.
— У меня есть племянница, — после некоторых колебаний говорит Скарпетта.
— Ах да! Теперь припоминаю. Люси. Ее часто показывают в новостях, то есть показывали...
Пьяная идиотка, — возмущается про себя Ник.
— Да. Люси моя племянница, — отвечает Скарпетта.
— ФБР. Компьютерный гений, — не унимается Реба. — Так, потом что? Дайте-ка подумать... Что-то про вождение вертолетов и какое-то алкогольное Бюро...