— В номер Моряка, 106, кажется, можно ходить, как на водопой, — говорит Ник. — В любое время приходишь со своей выпивкой и сливаешь ее в ванную. Около восьми он притаскивает в комнату двадцатифунтовые мешочки со льдом. Слава богу, что он на первом. Я была там однажды.
— Один раз за два с половиной месяца? — Скарпетта внимательно смотрит на нее.
Когда Ник вернется в Луизиану, ее ждут расследования, возможно, самых страшных убийств в ее жизни. Пока она не обмолвилась о них ни словом, и Скарпетта беспокоится за нее.
— Когда я училась на медицинском факультете в университете Джонса Хопкинса, — рассказывает Скарпетта, разливая кофе, — у нас в классе было всего три женщины. Если где-нибудь и стояла ванная с пивом, могу тебя заверить, мне никогда не говорили. Что тебе положить?
— Побольше сливок и сахар. Что же вы мне прислуживаете, а я без дела сижу? — Она вскакивает со стула.
— Садись, садись, — Скарпетта передает Ник кофе. — Вот круассаны и сэндвичи. Не стесняйся.
— Но когда вы учились в медицинской школе, то не были...
Ник хотела сказать простушкой, но удержалась.
— Майами — это же не богом забытая Луизиана. Все ребята в моем классе из больших городов.
Ник задерживает взгляд на чашке доктора. Руки Скарпетты абсолютно спокойны, когда она подносит чашку ко рту. Она пьет черный кофе и даже не притрагивается к еде.
— Когда шеф сказал мне, что отделу предложили полностью оплаченное место в Академии и что я поеду, вы не представляете, что я почувствовала, — продолжает Ник, переживая, что слишком много говорит о себе. — Я, правда, не могла в это поверить, и мне пришлось через многое пройти, прежде чем я смогла покинуть дом почти на три месяца. Потом я приехала сюда, в Ноксвиль, и здесь мне очень повезло с соседкой по комнате, Ребой. Не могу сказать, что было весело, и сейчас я ужасно себя чувствую: сижу тут и жалуюсь... — Ник явно нервничает, ставит чашку на стол и снова хватает ее. — Особенно вам.
— Почему — особенно мне?
— Сказать по правде, я надеялась вас впечатлить.
— Тебе это удалось.
— Вы не производите впечатление человека, которому нравится нытье, — Ник смотрит на Скарпетту. — Хоть люди и к вам не всегда хорошо относятся.
— Что ты имеешь в виду? — смеется Скарпетта.
— Я неточно выразилась. Люди завистливы. У вас были свои войны. Я хотела сказать, что вы не жалуетесь.
— Скажи это Розе, — весело замечает Скарпетта.
Ник задумывается. Она точно знает, кто такая Роза, но никак не может вспомнить.
— Мой секретарь, — объясняет Скарпетта, отпивая кофе.
Повисает неловкая пауза.
— Что же случилось с остальными двумя? — спрашивает Ник.
Скарпетта недоуменно смотрит на нее.
— С теми двумя женщинами из вашего класса?
— Одна ушла. Другая, по-моему, вышла замуж и бросила медицину.
— Интересно, что они сейчас чувствуют? Может, сожаление.
— Им, наверное, тоже интересно, что чувствую я, — отвечает Скарпетта. — Тоже, видимо, думают, что сожаление.
— Сожаление? Вы? — удивляется Ник.
— Иногда чем-то приходится жертвовать. Трудно принять того, кто отличается от других, такова человеческая природа. Обычно ты этого не понимаешь, пока не добиваешься всего, чего хочешь в жизни. А когда это происходит, очень часто в награду получаешь ненависть, а не восхищение.
— Я не думаю, что я необычная и что меня ненавидят. Возможно, меня иногда несправедливо критикуют, но я не сбегу из-за этого обратно домой, — быстро отвечает Ник. — Если я из маленького участка, это не значит, что я тупая, — настроение у нее поднимается, она горячо продолжает: — Я им не какой-нибудь болотный лангуст...
— Кто-то в классе называл тебя лангустом?
— Господи, да никто из них и лангуста-то никогда не ел. Они, наверное, думают, что это какая-нибудь рыба, ползающая по дну, или что-то в этом роде.
— Понятно.
— Я знаю, что вы имеете в виду. Думаю, что знаю, — говорит Ник. — В Закари всего двое патрульных — и те женщины. И один следователь — я! И дело вовсе не в том, что наш шеф не любит представительниц слабого пола. У нас даже мэр — женщина. Но чаще всего, когда я нахожусь в столовой, готовлю кофе или, например, ем, я там единственная женщина. По правде сказать, я об этом не задумывалась. Но стала думать об этом здесь, в Академии. Я понимаю, что, наверное, слишком яростно пытаюсь доказать, что никакая не деревенщина, и это всех раздражает. Ну ладно, я знаю, вам пора идти, а то пропустите самолет. Наверное, вам еще вещи собрать надо.
— Не так быстро, — отвечает Скарпетта, — мы еще не договорили.
Напряжение Ник исчезает, и когда она начинает говорить, голос ее звучит более уверенно:
— Знаете, самые приятные слова, сказанные мне за эти два с половиной месяца, произнесла Реба. Она сказала, я чем-то похожа на вас. Конечно, она была пьяна тогда. Надеюсь, вы не считаете это оскорблением.
— Единственный человек, кого бы ты могла этим оскорбить, это ты сама, — скромно отвечает Скарпетта. — Я немного старше тебя, если верить тому, что написано в твоем заявлении.
— В августе мне тридцать шесть. Удивительно, как вы все запоминаете.
— Это моя работа, знать о людях как можно больше. Очень важно уметь слушать. Многие только и занимаются тем, что строят предположения, слишком поглощены собой, чтобы слушать. А в морге, где я работаю, мои пациенты говорят очень тихо и не прощают, если я не услышу и не выясню о них все.
— Иногда я не слушаю Бадди, как следует, например, когда злюсь или просто слишком устала, — глаза Ник становятся грустными. — А я должна знать лучше всех, как это бывает, когда тебя не слушают, ведь Рики почти никогда меня не слушал. Это одна из причин, почему мы не поладили. Одна из многих.
Скарпетта догадывалась, что у Ник были проблемы с мужем.
Люди, у которых не ладятся отношения, несут в себе частичку одиночества и неудовлетворенности. В случае с Ник все признаки налицо, особенно злость, которую она считает, что прячет.
— Так плохо?
— Разошлись, теперь на грани развода, — Ник протягивает руку к чашке, но передумывает. — Хорошо, что мой отец живет неподалеку, в Батон-Руж, а то не знаю, куда бы я пристроила Бадди. Рики взял бы его, только чтобы расквитаться со мной.
— Расквитаться? За что? — спрашивает Скарпетта. У нее есть причины для этих вопросов.
— Долгая история. Это продолжается уже больше года. Как по наклонной, все хуже и хуже, но в принципе хорошо-то никогда и не было.
— Как долго уже исчезают женщины в твоем округе? — Скарпетта, наконец, переходит к делу. — Просто хотела узнать, как ты справляешься с этим. Не позволяй чувствам сломить тебя в самый неподходящий момент. Я заметила, что ты не взяла ни одного дела, пока я здесь находилась. Десять женщин за четырнадцать месяцев. Исчезли из своих домов, машин, с парковок, и все в районе Батон-Руж. Все предположительно мертвы. Я могу точно сказать, что мертвы. Я также могу сказать, что все они убиты одним и тем же человеком, и он хитер, очень хитер. Достаточно умен и опытен, чтобы войти в доверие, потом похитить, и, наконец, правильно распорядиться телом. Он убивал раньше и продолжит это делать. Последнее исчезновение произошло всего четыре дня назад, в Закари, итого — два случая в этом городе. Первый — несколько месяцев назад. Вот почему ты должна вернуться домой, Ник. Серийные убийства. Уже десять.
— Не десять. Только два в Закари. Я не состою в рабочей группе, — с негодованием отвечает Ник. — И не работаю с суперкопами. Им не нужна помощь от мелких полицейских из глубинки, вроде меня. По крайней мере, так считает прокурор штата.
— Какое отношение к этому имеет прокурор штата? — спрашивает Скарпетта. — Этими делами занимаются не федералы. Мало того, что Уэлдон Винн — настоящий эгоист и осел, он еще и глуп. Ничего не может быть хуже, чем тупой высокомерный человек у власти. Это заметные дела, о них говорят в новостях. Он хочет быть их частью и когда-нибудь стать федеральным судьей или сенатором.