Как же они «достали» всех нас, подумал Котов, как обрыдли своими штучками и прибамбасами. Ну если вам так надо экспериментировать, делайте это нормально, цивилизованно, чтобы окружающие не страдали, девчонки молодые! Что ж вы снова и снова в говно вляпываетесь?! И тут у кого-то обязательно погоны полетят, и когда же вы работать-то научитесь, а?!
Полетят, как же, саркастически возразил себе Котов. На то и эксперименты такие секретные, чтобы пробовать, пробовать и смотреть. И не нести никакой ответственности. Они ведь все там уверены, что судить их будет История.
Сволочи.
Только бы она была жива, молил судьбу Никита, только бы она была жива. Я на все согласен, Боже, только бы жива. Не дай Господи, повториться тому, что было со Светланой, с матерью ее!
Или это действительно так, что дети повторяют судьбы своих родителей? Не дай Господь, не дай повториться, яви свою милость.
Ну вот, ты и молиться начал, усмехнулся про себя Никита. Растешь…
— Все будет хорошо, Никита, — до его плеча дотронулся Петр.
Значит, пока слишком все плохо, решил про себя Никита. В их кругу не принято так говорить, когда выезжают на арест преступника, тем более такого опасного, как этот Хлынов. Мало ли что может произойти, и никто не берет на себя такую смелость, чтобы заверить: все будет хорошо. А тут Петр говорит такие вещи. Значит, сам волнуется, сам себя успокаивает. Или это у него, у Никиты, такой вид, что его надо непременно успокоить?
Пора брать себя в руки, Никита. Пора расслабиться и приготовиться. Можешь немного помедитировать, если тебе это поможет.
— Помедленней, — сказал вдруг Семен, и Котов не сразу понял, что слова эти были предназначены вовсе не ему, а водителю.
Значит, скоро. Значит, осталось совсем немного. Подъезжаем.
Вот и Семен тоже говорит:
— Подъезжаем.
Все, Котов. Соберись.
Хлынов, я тебе глотку рвать буду!
Сознание угасало. Именно угасало, потому что бороться за жизнь хотелось все меньше и меньше. Тане казалось, что еще секунда, другая — и все будет кончено, навсегда. Она вспоминала папу, вспоминала, почему уехала из Горска, и теперь все причины, все эти мелкие ссоры с мачехой казались ей такими ничтожными, вздорными, что даже сквозь пелену надвигающейся смерти она успевала удивляться самой себе: ну что такого страшного было в этих перепалках? Вернуть бы назад хоть один месяц жизни, все могло быть по- другому.
Эти мысли приходили ей в голову в те редкие минуты, когда Хлынов, видя, что у кого-то из них наступает агония, ослаблял петли, и воздух снова врывался в легкие несчастных девочек.
Поначалу Чума хрипела, сколько могла:
— Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь, сволочь…
Но потом она уже не могла произнести ни слова, и теперь только хрипела, с такой же ненавистью глядя на Хлынова, когда тот ослаблял на их шеях веревку.
А Таня вдруг стала безразличной ко всему. Она даже не старалась думать о постороннем — мысли сами приходили ей в голову.
Как там, интересно, Андрей? Жаль, что все так получилось у них нелепо. Все у них нелепо. И с папой, и с Людмилой, мачехой, и с Андреем. И вся она такая нелепая нелепая.
Хлынов приоткрыл ей веки, заглянул в глаза и почти весело спросил:
— Ну, как жизнь? Попроси пощады — отпущу.
Она вдруг поняла, что должна ему сказать. Вот никак не могла сообразить, а теперь поняла, что конкретно обязательно должна сообщить этому человеку.
Она приоткрыла губы и с трудом прохрипела:
— Ты нелепый.
— Что-что? — он пригнулся пониже, чтобы получше ее слышать. — Что ты сказала?!
— Нелепый. Ты, — хрипя, повторила она.
Озадаченный, он выпрямился и посмотрел на Таню немного другими глазами. Девочка оказалась крепче, чем он думал. Ну что ж, тем интереснее будет все остальное.
Когда вдруг ему показалось, что в доме кто-то ходит, он молнией метнулся к двери и прислушался. Так и есть, кто-то осторожно ступал по полу соседних комнат. Хлынов замер. Достать пистолет было делом одного мгновения.
Дверь в комнату пыток дернулась, но не открылась. Хлынов решил, что еще не все так безнадежно.
И громко, требовательно выкрикнул:
— Кого черт принес?
На секунду наступила тишина, а потом спокойный голос приветливо попросил:
— Хлынов, откройте, пожалуйста.
Но приветливость эта не обманула Хлынова. Он понял, что за этим может последовать.
— Проваливайте! — крикнул он.
— Хлынов! — заговорил другой голос. — Моя фамилия Акимов. Я из МУРа. Ордера на арест у нас нет. Если с девочками все в порядке, я даю вам слово, что мы только заберем их и тотчас удалимся восвояси. Лучше откройте, Хлынов.