А вот дальше — сложно. Наташа утверждала, что у Кужавского была удивительная, почти болезненная склонность ко всякого рода дурацким шуткам и розыгрышам, порой довольно жестоким. Если раньше это в какой-то мере и портило ему жизнь, то потом он просто перестал обращать на это внимание. На «Веге» его терпели как классного оператора, поскольку, понятно, шутил он не в процессе работы, а в свободное время. Мнение окружающих его мало интересовало, а то, что ни одна женщина не могла прожить с ним дольше месяца, интересовало его еще меньше — он тут же находил себе другую. Наташа, кстати, сказала, что Кужавского «заказала» его очередная подруга — она явно собиралась оженить на себе Кужавского, но вот его больное чувство юмора даму совершенно не устраивало. Решила попробовать. Ну, что ж, удачно, Кужавский больше не юморит, только вот с этой подругой он распрощался спустя неделю после возвращения в Волжанск.
Кое-кто из соседей Кужавского по дому оказался на редкость словоохотлив, на «Веге» у меня есть знакомые, то есть, казалось бы, работать будет легко и времени это займет всего ничего. Ошибочка вышла. Сведений-то мне надавали предостаточно, только что до Крыма, что после него они совершенно одинаковы. Кужавский только лишился своих жестоких шуточек, хотя грустней от этого не стал. И все. Больше ничего не изменилось. Абсолютно ничего. Даже после того, как я познакомилась с самим Аристархом Сергеевичем (разумеется, чисто случайно), посидела с ним в баре и задушевно поболтала (он представился как Арик), то ничего нового не узнала. Самый обычный мужик, веселый, темпераментный, держит себя свободно (иногда даже слишком свободно), особым интеллектом не блещет, но и не дурак, очень любит поговорить о работе и рассказывает интересно. Казалось бы, можно на этом поставить точку и поздравить Наташу с хорошей «работой». Кстати, Арик тоже вряд ли имеет отношение к Наташиному несчастью.
Отчет отложен.
Отчет 4.
Вообще, основной упор, судя по всему надо делать на «жрецов» — кто-то из них и был связан с «любителем искусства». Вывод не сиюминутный. Начиная работать, я не сразу лезла на прямые контакты, а старалась проверить, «водят» клиентов или нет. Так вот, похоже не «водят». А Тарасенко и Светку водили стопроцентно. Значит, об остальных клиентах им ничего не известно. Значит, все-таки кто-то из «жрецов». И погибли-то именно «жрецы» — Долгушин, Ковальчук, Измайловы, Лешко (случайность, но все же), Шестаков. Слабое место в этой теории — Катерина Огарова — она-то «жрецом» не являлась. Но Наташа «приметила» ее на той же встрече, где и Шестакова с Матейко. А они Огарову знали и знали хорошо. Вот над чем надо подумать. А также узнать, действительно ли Шестаков и Долгушин мертвы.
Отчет отложен.
Вся сложность заключалась в том, что времени было мало, а работы много. Саранск зиял впереди черной безнадежной дырой, от которой Виту отделяли три недели. Она понимала, что ехать придется в любом случае, но все же рьяно взялась за работу — причин на то было много.
Всех троих приходилось «отрабатывать» одновременно, и, выудив какой-то кусочек информации об одном, она ехала к другому. Когда же он по той или иной причине становился недоступен, занималась третьим. Возможно, все дело можно было провернуть куда как быстрее, будь она в другом городе, где можно было бы и полезть напролом, но Вита была в Волжанске и потому осторожничала как никогда — ей еще предстояло здесь жить. «Отчетами» она занималась по ночам, и мало-помалу портреты начинали вырисовываться, совершенно незнакомые люди становились ближе и понятней. Наташа звонила регулярно, как они и договорились, через каждые три дня. Вита рассказала ей все, что узнала о Матейко, подтвердила наличие слежки, но больше ничего сообщать не стала. Где сейчас находится Наташа, она тоже не спросила ни разу, хотя очень бы хотела узнать, а сама Наташа, помня уговор, ничего не сказала. Их разговоры, конечно, не затягивались, но Вита с первого же раза услышала, что голос Наташи изменился, стал бодрее, в нем появилась надежда, которой прежде не было. С одной стороны Виту это порадовало — в том состоянии, в каком Наташа была в Волгограде, долго не продержишься, обязательно сорвешься и сделаешь какую-нибудь глупость. Но в то же время она разозлилась. Наташа возлагала на нее слишком большие надежды, считая, очевидно, каким-то информационным колдуном — р-раз, пошла и все узнала! Вот уж действительно творческий человек, не от мира сего. И деньги-то, по мнению Виты, Наташа отдавала практически ни за что. Вита реалистично смотрела на вещи — если сообщить Наташе психологические характеристики ее клиентов в настоящем — это вполне возможно, трудновато, но возможно, то как узнать, где этот Слава и картины и кто тот человек, который отдавал приказания, Вита себе не представляла. Она не была сыщиком и считала, что любительское сыскарство только напортит делу. Дело и без того было плохо, потому что во-первых, в нем был замешан Эн-Вэ, во-вторых, судя по всему, некий Схимник, если она не ошибается. А что там говорил Евгений? Схимник — человек Баскакова?
… он что-то вроде начальника охраны… или заместителя
А вообще он — псих и убийца.
Улучив момент, она спросила Евгения, откуда он знает Схимника. Тот сказал, что в принципе его не знает, но неоднократно видел в свите Баскакова в телохранительской роли, кроме того, о нем ему рассказывал некий серьезный должностной человек, а что рассказывал и кто этот человек, ее совершенно не касается. Потом он показал Вите кулак и сказал, чтобы она не смела лезть в такие глубины. Фыркнув, Вита отговорилась простым женским любопытством.
Она и в самом деле не собиралась лезть в такие глубины — это было бы чистейшей воды безумием. И если это тот самый Схимник и если он добывал Наташу для Баскакова, на всем этом можно было сразу ставить крест. Вита попыталась добавить к уже имевшимся у нее знаниям о Баскакове что-нибудь, что могло бы ей помочь. Он был очень серьезным человеком и от людей, с которыми работал, требовал такой же серьезности. Он занимался благотворительностью, благодаря ему в городе были восстановлены многие старые здания, памятники, отреставрированы старый театр и все музеи. Он интересовался искусством и очень хорошо в нем разбирался — надо полагать, относился к нему так же серьезно, как и к своей работе. Мог ли такой серьезный человек поверить в Наташу — поверить настолько, что-бы послать за ней в другую страну кучу «пацанов», навесить хвосты на всех ее клиентов-»жрецов»? Если увлекался искусством до фанатизма, то мог, но настолько хорошо Вита в Баскакове не разбиралась. Занимаясь Журбенко и гуляя по улице, где стоял его роскошный особняк, Вита пугливо посматривала на большой светло-серый дом, расположившийся почти в конце улицы — в этом доме жил Баскаков, во всяком случае официально. Особняк по размерам был таким же, как и прочие, но отличался полным отсутствием аляповатости и безвкусицы — строгое здание, оформленное красиво, но без излишеств. В доме, казалось, никого не было, только где-то за забором лаяла собака.
Был ли это он? Серьезность Баскакова была видна даже по его особняку… хотя, кто знает, что там на самом деле за этими строгими стенами? Если бы Баскаков взялся за это дело, то взялся бы серьезно. За дело, в принципе, и взялись серьезно, только зачем было посылать Наташкиным клиентам, как в романах, дурацкие письма? И как они умерли, эти клиенты? Что за повальные самоубийства? Совпадением тут и не пахнет. Картины, по словам Чистовой, в момент их смерти, во всяком случае, смерти Шестакова, Ковальчуков, Измайловых и Огаровой были в Красноярске (вот еще напасть — картины! Вита так и не разобралась в своих мыслях насчет них). Значит, это тоже работа «любителя искусства»? Но как можно было такое сделать? Какой-то наркотик? Гипноз? Совсем хорошо! Или добрались все-таки до картин? Или это последствия Наташиной «работы», о которых Вита думала еще в поезде? Размышляя над этим и пытаясь отделить допустимое от совершенно невозможного, Вита запуталась окончательно и снова, как недавно в Волгограде, дала себе зарок — отсечь от себя все, кроме того, что необходимо для работы. Ее задача — узнать, что изменилось в Наташиных клиентах, во всяком случае эту часть работы Чистова сформулировала именно так. Но обещание сдерживалось плохо — в голову то и дело лезли все новые и новые теории.