Первые дни я носил ее на себе, чтобы она успокоилась. Она больше всего любила лежать у меня на шее — длинный нос свешивается с одной стороны, а роскошный хвост — с другой: живая горжетка. Но стоило мне пошевелиться, как она в панике цеплялась за меня, и это было чертовски больно. Когда четвертая рубашка превратилась в лохмотья, я решил, что придется подыскать себе какую-нибудь замену, и набил соломой мешок — пусть цепляется за него. Она без капризов приняла его и теперь между кормежками лежала у себя в клетке, нежно ухватившись за свою поддельную маму. Мы уже назвали крошку Сарой, но, после того как она стала неразлучна с мешком, набитым соломой, мы дали ей еще и прозвище — Сара Мешочница.
Сара была образцовым младенцем. Между кормежками она тихонько полеживала на своем мешке, время от времени зевая и высовывая липкий серовато-розовый язык длиной дюймов в двенадцать. Когда же ей давали бутылочку, она присасывалась к ней с такой силой, что соска вскоре превратилась из красной в бледно-розовую и свисала, как тряпка, с горлышка бутылки, а в дырочку на конце свободно входила спичка.
Когда мы поспешно покидали Парагвай на том самом ненадежном самолетике, Сара всю дорогу проспала на коленях у жены, сладко похрапывая и время от времени пуская пузыри из липкой слюны.
Прибыв в Буэнос-Айрес, мы первым делом решили порадовать Сару. Мы сделаем ей сюрприз — подарим новехонькую, блестящую соску! Сколько сил мы потратили, перебирая соски, чтобы выбрать одну самого подходящего размера, формы и цвета, а потом мы водрузили ее на бутылку и поднесли Саре. Она была шокирована. Заливисто загудела при одном намеке на подмену соски и точным боковым ударом вышибла бутылку у меня из рук. Она сменила гнев на милость и согласилась есть только после того, как мы надели на бутылку старую, потрепанную соску. С тех пор Сара с нею не расставалась; после нашего возвращения в Англию она еще много месяцев не отдавала ее.
В Буэнос-Айресе мы поместили животных в пустующем доме на окраине. До центра города, где мы жили сами, было полчаса езды на такси, и нам приходилось проделывать этот путь по два, а то и по три раза в день. Очень скоро мы убедились, что вскармливание детеныша муравьеда абсолютно несовместимо со светской жизнью. Вам никогда не приходилось объяснять хозяйке дома, почему вы выскакиваете из-за стола в самом разгаре званого обеда, — мол, надо покормить сосунка-муравьеда? В конце концов наши друзья отчаялись и капитулировали. Они вначале звонили по телефону и справлялись, когда мы кормим Сару, а уж потом приглашали нас в гости.
К тому времени Сара сильно подросла и стала проявлять самостоятельность. После вечернего кормления она отправлялась прогуляться по комнате.
Это было громадное достижение: ведь раньше она сразу начинала орать, будто ее режут, если вы отходили от нее хотя бы на полметра. Обойдя дозором всю комнату, она начинала с нами заигрывать. Она подходила к нам вплотную, соблазнительно помахивая хвостом и задрав длинный нос. Нам полагалось схватить ее за кончик хвоста и дернуть, а она оборачивалась на задних лапах и передней лапой шаловливо шлепала по руке. После двадцати или тридцати таких заходов она, наигравшись, требовала, чтобы ее переворачивали на спину и чесали ей брюшко минут десять кряду, а она лежала и пускала пузыри от восторга. После игры Сара безропотно отправлялась спать. Но попробуйте только уложить ее в постель без обычных игр — она будет лягаться, ворочаться и вопить, как самый капризный и балованный ребенок.
Оказавшись наконец на борту парохода, Сара не сразу поняла, нравится ей это или нет. Во-первых, на корабле как-то странно пахло; во-вторых, там всегда дул сильный ветер, который едва не сносил ее за борт каждый раз, как она выходила погулять по палубе; но больше всего она была возмущена тем, что палуба качается под ногами. Сначала ее вело в одну сторону, потом в другую, так что Сара ковыляла куда попало, жалобно гудя и стукаясь носом о крышки люков, о переборки. Но затем погода улучшилась, и Сара оценила радости путешествия. Иногда я брал ее с собой в послеобеденное время на прогулочную палубу: там она укладывалась в шезлонге и принимала солнечную ванну. Один раз она даже побывала на мостике — по особому приглашению капитана. Я-то думал, что он не устоял перед обаянием ее незаурядной личности, но, как оказалось, он просто хотел рассмотреть, где у нее голова, а где хвост — издали нипочем не разберешь.