Ни один читатель этой книги не станет, надеюсь, терпеть того, кто посмеет размахивать убийственным орудием вроде киркомотыги перед мордой собаки. Это так очевидно, что совершенно не требует каких-либо пояснений. И неужели отвращение к подобному действию нравственно неуместно, если применить его к рыбе, или мы настолько глупы, что считаем это непозволительным только по отношению к собакам? Скажите, долгие предсмертные страдания считаются недопустимой жестокостью по отношению к любому животному, испытывающему их, или это относится только к некоторым животным?
Может ли близость с животными, считающимися членами нашей семьи, остановить нас при выборе тех, кого мы собираемся употребить в пищу? Как далеки от нас в системе жизни рыбы (коровы, свиньи или куры)? Чем определяется дистанция — пропастью или просто одиноко стоящим деревом? Неужели все дело в близости или отдаленности от нас? Если мы когда-нибудь познакомимся с формой жизни более мощной и разумной, чем наша, и пришельцы станут рассматривать нас так же, как мы рыб, каковы будут наши аргументы против того, что нас можно есть?
Как ни странно, жизнь миллиардов животных и состояние крупнейшей экосистемы на нашей планете зависит от того или иного ответа на эти, на первый взгляд, абстрактные вопросы. Подобные глобальные заботы могут показаться очень далекими от реальной жизни. Мы больше волнуемся о том, что находится ближе к нам, и на удивление легко и быстро забываем обо всем остальном. На нас сильно влияет то, что делают другие, в особенности, когда дело касается еды. Пищевая этика так сложна потому, что отношение к пище связано одновременно с вкусовыми сосочками и вкусом, с индивидуальными биографиями и социальными историями. Современный Запад, в отличие от всех более ранних культур, пытается учитывать пристрастия отдельных индивидуумов, которые выбирают пищу на свой вкус, однако ирония в том, что крайне неразборчивое всеядное существо: «Я покладист; я съем все, что угодно», — может оказаться более социально адаптированным, чем человек, предпочитающий питаться, согласуясь с общественной пользой. Пищевые предпочтения определяются многими факторами, но в перечне этих факторов благоразумие (и даже сознательность) обычно стоят далеко от начала.
По отношению к поеданию животных существуют совершенно полярные мнения: или никогда не ешьте их, или же никогда не предавайтесь сомнениям, поглощая их; становитесь защитником животных или презирайте защитников животных. Эти противоположные позиции или близко связанное с ними нежелание занимать никакую позицию сходятся в одном — вопрос об употреблении в пищу животных не обойти. А вопрос этот — едим ли мы животных и как мы это делаем — намного глубже и важнее, чем кажется. История мяса, начиная от Книги Бытия и кончая последним счетом с фермы — это история о том, какие мы сейчас и какими хотим стать в будущем. Это главные философские вопросы, это промышленность, приносящая каждый год доход более 140 миллиардов долларов, это то, что занимает треть суши планеты, формирует экосистемы океанов и способно определять будущее земного климата. А мы все еще продолжаем рассуждать о границах спора — о логических крайностях, а не о том, что происходит на деле. Моя бабушка сказала, что не станет есть свинину даже ради спасения собственной жизни, и хотя она сделала это в чрезвычайной ситуации, многие люди, мне кажется, и в обычной жизни, делая свой ежедневный выбор, не задумываясь, выберут: «всё-или-ничего». Столь категоричный способ мышления мы вряд ли станем применять к другим этическим сферам. (Вообразите человека, лгущего всегда или, наоборот, не делающего этого никогда.) Я не могу сосчитать, сколько раз, когда я говорил кому-нибудь, что я — вегетарианец, этот человек не упускал случая указать на нелепость моего образа жизни или не пытался найти изъян в аргументах, которых я никогда и не приводил. (Я не раз ощущал, что мое вегетарианство имеет большее значение для подобных людей, чем для меня самого.)
Стоит, пожалуй, найти какой-то более разумный способ обсуждения проблемы употребления в пищу животных. Такой способ, который поставит мясо в Центр публичных споров, так же, как это мясо зачастую оказывается в центре наших тарелок. При этом совсем не нужно притворяться, будто мы собираемся достичь всеобщего согласия. И как бы мы ни были уверены, будто знаем, что правильно для нас самих и даже то, что хорошо для других, нужно предвидеть и то, что наша позиция может натолкнуться на противоположное мнение наших соседей. Что же нам делать с этой ожидающей нас неизбежной и неминуемой реальностью? Прекращать разговор или найти способ выстроить его по-иному?
Война
Из каждых десяти тунцов, акул и других крупных хищных рыб, которые обитали в наших океанах пятьдесят-сто лет назад, осталась только одна. Многие ученые предсказывают полное исчезновение всех промысловых видов рыбы менее чем через пятьдесят лет и одновременные напряженные поиски новых способов ловить, убивать и съедать еще большее количество морских животных. Сегодняшняя ситуация настолько остра, что исследователи из Центра рыболовства университета Британской Колумбии убеждают, что «наши взаимодействия с ресурсами рыболовного промысла [то есть попросту с рыбой] уже напоминают… войну на уничтожение».
Насколько я понимаю, война — абсолютно точное слово, описывающее наши отношения с рыбой, его значение включает в себя не только технологии и технические приспособления, которые используют против рыб, но и психологию господства. По мере углубления в изучение животноводства я все яснее видел, что радикальная реформа рыболовства, проходившая в последние пятьдесят лет, по сути вышла за свои пределы. Мы уже ведем войну, точнее, позволяем, чтобы шла война против всех животных, которых мы едим. Это новая война, и у нее есть название: промышленное сельское хозяйство.
Понятие «промышленное сельское хозяйство», как и порнографию, трудно определить, но легко идентифицировать. В узком смысле слова — это система индустриализированного и интенсивного сельского хозяйства, когда животные зачастую ютятся скопом, по десять, а иногда и по сотне тысяч особей вместе, в процессе селекции их изменяют на генетическом уровне, ограничивают в движении и держат на искусственных кормах (в состав которых почти всегда включаются различные медикаменты, например, противо-микробные препараты). В мировом масштабе каждый год на промышленных фермах выращивают примерно 450 миллиардов сухопутных животных. (Подсчет по рыбам не ведется.) Девяносто девять процентов всех наземных животных, съедаемых или дающих молоко и яйца в Соединенных Штатах, выращены на промышленных фермах. И хотя существуют значительные исключения, говорить сегодня об употреблении в пищу животных значит говорить о ведении сельского хозяйства промышленными методами.
Индустриальный метод разведения скота и птицы — это не просто некий набор практик, это тип мышления, подразумевающий уменьшение себестоимости производства до абсолютного минимума, «облекаемого, — как они выражаются, — в конкретную форму», что на самом деле означает ухудшение окружающей среды, болезни людей и страдание животных. Тысячи лет фермеры пользовались подсказками природы. Промышленное сельское хозяйство считает природу препятствием, которое следует преодолевать.
Промысловое рыболовство — это не совсем промышленное фермерство, но относится оно к той же категории, с теми же приемами и «удачными» ходами, а потому тоже должно стать предметом нашей дискуссии. Наиболее очевидно это сходство проявляется в промышленной аквакультуре (на фермах, где рыбу держат в закрытых прудах и, так сказать, «собирают урожай»), но справедливо и для промышленного лова, который исповедует тот же принцип превосходства и пренебрежения к живым существам и практикует интенсивное использование современных технологий.