Вот так все это начиналось.
Раз в неделю, на замусоренной и усыпанной битым стеклом территории пустоши не было бандитских разборок, не было изнасилований, убийств и суицидов. Раз в неделю, когда Джон Коллинз читал свои проповеди, здесь воцарялся мир.
Гемный декабрьский мир.
Причины мастита были самыми разнообразными.
Если доильный стакан убирали чуть раньше, чем отпускали вакуум, это приводило к разрыву поверхностных капилляров, и вездесущие стафилококковые бактерии беспрепятственно проникали в кровь. Подобный эффект возникал и при внезапном противотоке в молочных трубах. Да даже такие мелочи, как плохая стерилизация или трещина на резине доильного стакана, могли спровоцировать инфекцию. Проблем было не счесть, прежде чем Гревил Снайп был назначен смотрителем доильного зала. С тех пор как он заступил на должность, заболеваемость маститом упала вдвое.
Мастит среди молочных коров был делом обычным. Одним удавалось выздороветь, кто-то так и жил с ним. Для хозяев главное было, чтобы шло молоко. Если вместе с ним вытекало и немного гноя, это никого не пугало. С проблемой успешно справлялись пастеризация и гомогенизация. Молоко получалось безопасным, и никто из потребителей даже не сомневался в том, что он пьет самый полезный и самый питательный продукт. Любители молока предпочитали не задавать вопросов о том, как оно производится, пока их устраивал его вкус. Так что иногда лейкоциты все-таки пробирались в желудки горожан. Но само молоко опасности не представляло. Вкус у него был замечательный. Все остальное не имело значения.
Мастит вызывал воспаление вымени и сосков. Прохождение молока сопровождалось сильнейшей болью, несравнимой с той, что причинял доильный аппарат. В течение нескольких дней инфекция развивалась, и из пораженных сосков выделялась заразная жидкость. Это была смесь из молока, крови и гноя. Но, несмотря на это, дойка продолжалась. Мучительная боль, причиняемая корове, в расчет не принималась.
Иногда сосок затвердевал и трескался как запекшаяся грязь. Тогда выделению крови и гноя уже ничто не мешало. Если доходило до этого, большинству дойных коров давали день-другой передышки, поскольку инфекция задерживала ток молока. Для коров это был шанс излечиться, если такова была судьба. Некоторым удавалось. Большинству — нет.
Магнусу дешевле было пустить больных коров на мясо, чем лечить их от инфекции. Дойные коровы, у которых мастит перерастал в лихорадку, отправлялись на бойню, и мясо их шло на фарш для котлет и сосисок. В конце концов всех молочных коров ожидала эта участь, но тем, которым посчастливилось избавиться от болезни, предстояло послужить еще несколько лет, прежде чем оказаться перед дулом пистолета.
Ричард Шанти смотрел, как грузовики с рычанием отъезжают от цеха упаковки.
То, что когда-то было живым, священным, теперь должно было стать питанием для тысяч горожан. Полутуши, четвертины, оковалки везли на дальнейшую переработку. Бескровный розовый филей, отруба для бифштексов, отбивных, ребрышки и лопатки везли мясникам, которые укладывали их в лотки застекленных витрин. Пакеты с фаршем, субпродуктами и обрезками отправлялись в пекарни для приготовления начинки пирогов. В этом мясе уже не было ни души, ни индивидуальности. Шанти давно решил для себя, что святость плоти умирает вместе с ее обладателем.
«Куда же она уходит? — задавался он вопросом. — Ясно, что не с мясом в грузовиках. И не на столы горожан».
Время от времени его посещали мысли о том, что он и сам состоит из той же плоти, что и они, жертвы, и тогда отвращение к тому, чем он занимался изо дня в день, все глубже проникало в его сознание, оседало в лабиринтах разума. Как могло насилие приобрести такой размах? В эти редкие мгновения прозрения он понимал, какая роль ему отведена в этом страшном спектакле и как тяжелы его деяния в сравнении с той малой пользой, что они приносят.
В такие дни он клал в свой рюкзак дополнительный груз.
Гревил Снайп жил работой. И это беспокоило его маму.
— У меня нет ни друзей, ни хобби, ни пороков, — часто хвастался он перед Идой Снайп, украдкой подсовывая ей несколько серебряных монет и оставляя бесплатный двухлитровый пакет молока. Он навещал мать раз в неделю, по воскресеньям, заезжая к ней на чай, и всегда привозил с собой «плоды своего труда», чтобы ее порадовать.
— Тебе бы надо обустроить свою жизнь, — говорила она сыну, комкая в скрюченных дрожащих пальцах засаленный носовой платок; лицо ее при этом было озабоченным.