Гости были рассажены вокруг самодельного стола, которым служила перевернутая банка из-под печенья, а скатертью была белая бумажная салфетка. Перед каждым гостем были приборы: крохотные ножи и вилки, миниатюрные тарелки и бокалы для вина в виде наперстков. На каждой тарелке лежала какая-то часть тела куклы: плечо, бедро, голень, ступня, кисть. Туловище, подобно батону, было разрезано на четыре куска. Гемма и Гарша «угощались» хлебом.
Майю поразило внимание к деталям. Девочки подготовили куклу, прежде чем разделывать ее для дорогих гостей. Они практически обрили ее наголо. Майя разглядела, что удалены по две фаланги с каждого пальца крошечных рук, отрезаны большие пальцы. Она заметила, что у лежащих на тарелках ступней недостает большого пальца. Бритая голова куклы валялась в стороне, но в верхнем «срезе» туловища просматривалась шея и след от оглушения куклы перед забоем.
— Привет, мама, — сказала Гарша. — Не хочешь присоединиться к вечеринке? Мы приготовили мяса для всех!
День, когда парни Магнуса пришли за Джоном Коллинзом, начинался как обычно с тех пор, как он перебрался в Заброшенный квартал.
Ему не требовался будильник. Утро было для него слишком важным временем суток, и он чувствовал его приближение даже во сне. Как будто у света был голос. Этот голос напевал ему, и во сне он понимал язык, но стоило ему проснуться, как все слова забывались, и в памяти всплывал лишь радостный и исполненный энтузиазма хор миллионов голосов.
Очень часто он замечал, что просыпается в слезах. Иногда это были слезы экстаза, всплеск эмоций от сладостной песни света. Но чаще он плакал от раздражения, что не может разобрать слов, несмотря на свой изощренный ум. В тот день слезы были воспоминаниями о нежных мелодиях.
Квартира, в которой он проживал, была маленькой. С тех пор как он оставил Марию и мальчиков, комфорт перестал его волновать. Все, что ему было нужно, — это свет и место, где можно было бы ловить по утрам этот свет. Поэтому он собрал свои вещи в сумку и отправился через весь город в Заброшенный квартал, где любой мог поселиться, не утруждая себя оформлением договора аренды. Здесь не было ни электричества, ни газа, ни воды, и это его вполне устраивало.
Он перестал появляться на газовой станции, где работал, и теперь был избавлен от визитов своего руководства, поскольку сменил место жительства. Мария не знала, где он поселился, и не могла никого прислать. И это тоже было большим удобством. Чем меньше его будут беспокоить, тем лучше. Кстати, и для них. Для тех, кто его знал, было бы лучше забыть его, вообще отрицать факт знакомства с ним. Такое случалось в Эбирне. И довольно часто.
Знать Джона Коллинза было опасно. Быть Джоном Коллинзом — опасно вдвойне.
Он никому не сказал, куда направляется. Он был потерян для всех.
Перестав ходить на работу, он вдруг обнаружил, что с временем творится нечто странное. Он больше не следил за днями недели. Поскольку он не мог назвать ни дня, ни часа, время для него как будто растянулось. Иногда послеполуденные часы проходили, как неделя. Или, наоборот, время застывало. Коллинз, не имея каких-либо важных дел, следил за временем со своего балкона, наблюдая за движением серых небес и мысленно растворяясь в перистых облаках.
Только два события определяли ход его жизни и наполняли ее смыслом: наступление рассвета и беседы, которые он проводил в ангаре вот уже несколько месяцев.
До встречи с Бруно и его головорезами, которым предстояло связать его и доставить в особняк Магнуса в парковой зоне города, оставалось еще несколько часов. У него не возникло предчувствия, хотя он и знал, что это неизбежно и может произойти в любую минуту.
Сидя на голом матрасе, он ждал, пока высохнут слезы на лице, и лишь после этого поставил ноги на пол. Солнце еще не оторвалось от линии горизонта, но по легкой вибрации в голове он угадывал приближение света. Он поднялся — на нем не было одежды, если не считать шарфа на шее, — подошел к балкону, ступил в раздвижную дверь, в которой уже давно не было стекол, и замер, широко расставив ноги. Он закрыл глаза и, подняв руки, развернул ладони вперед, словно отодвигая наступающую беду.
Он дышал глубоко и медленно. Рассветное тепло постепенно проникало в кожу рук, но до восхода солнца оставалось еще больше часа. Впрочем, мир уже не был таким темным. Свет прокрадывался в скопление облаков. И он впитывал его своими руками. Тепло проникло в запястья. По мере того как линия горизонта становилась все ярче, вибрация в самом центре его мозга усиливалась.