Магнус устремил взор в окно.
— Все это очень медленно, Бруно. Я не хочу ждать еще день. Еще час. Еще минуту.
— Мы делаем все возможное, мистер Магнус.
— Я знаю, Бруно. Только делайте еще больше. Иначе это очень плохо отразится на твоем резюме.
Магнус прикурил очередную сигару от той, что докуривал, и раскрошил окурок. Взгляд Магнуса стал рассеянным. Он не заметил, что Бруно разглядывает его руку, державшую сигару.
— Будут еще указания, мистер Магнус?
— Нет. Но поторопи с телятиной. Я чертовски голоден.
Чем лучше он понимал Избранных и их язык, тем длиннее казался каждый день на заводе.
Но Торранс — обычно его самый верный помощник и защитник, оберегавший его от насмешек скотников, когда те издевались над его упорным нежеланием ездить на автобусе и привычкой таскать на себе рюкзак, весящий как туша убитой коровы, — изменил свое отношение к нему. Если раньше он наблюдал за его работой с гордостью и удовольствием, то теперь его взгляд был неодобрительным или скептическим. Он как будто ждал, что Шанти допустит ошибку, даже желал этого. И еще кое-что в поведении Торранса беспокоило Шанти — появившееся пренебрежение.
Торранс и Шанти стояли на балконе наблюдательной вышки, откуда просматривались все участки конвейера. Торранс перегнулся через перила, разглядывая, что творится внизу, и беседовал с Шанти, не оборачиваясь. Его слова уносились в пустоту, но звучали достаточно громко, чтобы они оба их слышали.
— У тебя падает скорость, Рик. Ты что, заболел?
— Нет, сэр. Я в порядке.
— Нет, не в порядке. Это не порядок. У меня здесь данные по прошлому месяцу. — Он протянул ему планшетку с цифрами, но так и не повернулся. — Хочешь посмотреть?
— Нет.
— Я так и думал, что ты не захочешь. Потому что знаешь, что они показывают, не так ли?
— Да.
Торранс помолчал. Он оглядывал помещение цеха, но, казалось, ничего перед собой не видел.
Паузу заполняли привычные для скотобойни звуки: вздыхали и шипели в загонах Избранные, бились коленями и локтями о металлические панели; глухо выстреливал пневматический пистолет; грохотали цепи; горячо дышали шпарильные чаны; пилы со свистом вонзались в плоть; вращались подшипники в полозьях подвесного конвейера; хрустели суставы; глухо падали на резиновую ленту бесчувственные тела; рабочие точили ножи на точильных камнях. Это были звуки, сопровождающие процесс превращения жизни в мясо.
— Почему бы тебе не взять отпуск?
Шанти лучшего и придумать не мог, но он не мог себе позволить так раскрыться перед Торрансом. Ему с трудом удалось изобразить потрясение и даже обиду на такое предложение.
— Я не хочу, сэр. В этом нет необходимости.
— Необходимость есть, что бы ты об этом ни думал, Рик. — Торранс повернулся к нему, и Шанти не понравилось выражение его лица. — Я не могу допустить снижения скорости конвейера в то время, когда спрос на мясо Избранных так высок. Кроме того, существуют стандарты, которые мы должны поддерживать. Нельзя снижать планку. Но если говорить начистоту, мы не можем допустить, чтобы такой работник, как ты, Ледяной Рик, сбился с пути. Ты здесь легенда, Рик. Ты служишь примером для других рабочих. Это не зависит от твоих привычек — каждый из нас имеет свои слабости. Но у меня нет иного выбора, кроме как отстранить тебя от работы на забое, пока твой рейтинг относительно высок. В этом случае тебя будут помнить за твои добрые дела. Мне бы не хотелось, чтобы было по-другому.
— Что вы хотите сказать, сэр? Вы меня… увольняете?
— Нет, Рик. Я бы не посмел этого сделать с тобой. Ты один из лучших скотников на моей памяти. Ты делаешь честь заводу, и я хочу сохранить твою репутацию. Я предлагаю лишь постепенно перевести тебя со стрессовой работы на менее опасные участки. Видит Бог, на моем веку столько забойщиков потеряло хватку, Рик. Я бы не хотел увидеть, что это случилось и с тобой.
— И что будет?
— Я начну переводить тебя на другие участки и буду двигать, пока не найдется для тебя ниша, в которой тебе будет так же комфортно, как было все эти годы здесь, на скотобойне.
Шанти был поражен собственной реакцией. Несмотря на то что он ненавидел свою работу с самого первого дня, а теперь пришел к новому пониманию, которое наполняло каждую рабочую минуту отвращением, он вдруг обнаружил, что чувствует себя обиженным, отвергнутым, расстроенным. Его как будто понизили, превратили в маленького человека. В его глазах стояли слезы.