Близняшки стояли в дверях.
— Почему ты не на работе, папа?
Он почти улыбнулся. Дети были бесхитростны. Сон быстро испарился, чему он был рад.
— Мистер Торранс дал мне пару выходных дней, потому что я устал. Я сразу пришел домой и лег спать.
Этого объяснения оказалось вполне достаточно. Девочки приблизились к кровати.
— А тебе можно бегать? — спросила Гема.
— Я могу делать что хочу, поскольку я дома.
— А ты не устанешь еще больше? — спросила Гарша.
— Устану, конечно. И поэтому… — он натянул на себя покрывало, — …я останусь в постели столько, сколько захочу.
Это вызвало у девочек веселый смех, и, хотя глаза у них все еще были настороженными — или Гема и Гарша просто стеснялись? — они на цыпочках подошли к кровати, как будто он мог их не заметить.
— Папа? — подала голос Гема.
— Да-а-а?
— А ты расскажешь нам сегодня вечером какую-нибудь историю?
В прошлом он успевал рассказывать им на ночь сказки, но вот уже пару лет об этом не вспоминал. Все домашние традиции оказались забытыми. Он редко видел дочек.
— Это зависит…
— От чего? — одновременно спросили они.
— Ну… — начал он и, широко зевнув, плотнее закутался в покрывало. — Зависит от того, проснусь ли я вовремя.
— Вовремя — это, значит, перед сном? — спросила Гема.
— Ммм… хм.
Гарша сказала:
— Но почему бы тебе сейчас не встать? А потом снова ляжешь, когда расскажешь нам историю.
Шанти снова зевнул. А потом еще и еще.
— Я сейчас не могу встать. Я очень устал. Мистер Торранс сказал, чтобы я отдохнул, и я должен выполнить его приказ.
— А ты должен делать все, что прикажет мистер Торранс? — задала очередной вопрос Гема.
— Абсолютно все. Он мой начальник.
На близняшек его ответ, казалось, произвел впечатление.
— Папа? — произнесла Гарша.
— Да.
— Пожалуйста, не спи слишком долго. Пожалуйста, приди и расскажи нам историю на ночь.
Он почесал бороду, как будто принимал решение.
— Знаете что, — заговорщицки произнес он. — Я расскажу вам историю, если вы устроите своему папе хорошую взбучку.
Не колеблясь ни секунды, девочки прыгнули на кровать и дружно навалились на отца, обнимая его. Весили они гораздо больше, чем в прошлый раз, когда он брал их на руки. Это все мясо. В ответ он тоже стиснул их в объятиях и похлопал по попкам.
— Хорошо. Довольно. Вы так уморите своего бедного старичка. — Он спихнул дочек с кровати, с удовольствием отметив, что им не хотелось уходить. — Ну все, идите. Увидимся перед отходом ко сну, расскажу вам короткую историю.
— Только не короткую. Длинную, — с надеждой проговорила Гарша.
— Посмотрим.
— Па-пааа!.. — вместе протянули близняшки.
— Чем дольше вы будете здесь канючить, тем короче будет история.
Угроза возымела действие: дочки вышли и закрыли за собой дверь.
Сладость общения с ними после столь длительного перерыва быстро забылась. Все, о чем он мог думать, так это о тех своих девочках, которых загоняют в стойла, а потом отправляют по узкому углублению в бокс, на конвейер, где они отдают свою жизнь и оставляют после себя обезличенные куски мяса. С этим видением он и уснул.
После смены Парфитт нарочито долго возился в раздевалке, дожидаясь, пока уйдут остальные дояры.
Когда он в своей зеленой спецовке шел через двор к погрузочной площадке, накрапывал дождь. Парфитт испытывал неловкость, находясь во дворе в рабочей одежде, в то время как все уходили домой. Впрочем, никто не обратил на него внимания. Цеха мигом пустели в конце рабочего дня. Все торопились на автобусы, заполняя их собой до тесноты. Рабочих увозили домой, в Эбирн. Отдельная бригада оставалась на ночное дежурство — присматривать за скотом и охранять цеха от грабителей. Хотя в городе и не нашлось бы сумасшедших, которые отважились бы проникнуть на территорию завода. Ни у кого из горожан даже мысли не возникало рисковать своим статусом и обрекать себя на жуткую смерть.
Парфитт уже собирался закурить, но вдруг передумал. Капли дождя пятнами легли на его спецовку. Он скользнул под крышу погрузочной площадки. Никогда еще не доводилось ему бывать здесь в такой тишине. Обычно звуки скотобойни были слышны повсюду. А сейчас ничто не нарушало покой, разве что где-то позвякивала болтающаяся цепь. Предубойные загоны освобождали к ночи; стада Избранных до утра оставались на полях, в стойлах или на ферме.
Только запах не исчезал. Парфитт уже привык к запаху экскрементов. Здесь, на бойне, он был особенно резким, как будто животные из-за сильного внезапного испуга избавлялись от всех своих ядов и гормонов. Результат был, конечно, испытанием для человеческого носа. Кровь тоже имела свой запах. Он не чувствовался, когда просто резали мясо или убивали Избранных в ходе ритуала в младенчестве. Но кровь, сотнями галлонов вытекавшая из забитого скота во время кровопускания — по восемь — десять пинт из каждого тела, — воняла очень сильно. Гигиена на скотобойне была на высоте, но кровь как вода текла повсюду и просачивалась даже в трещинки. И никакими щетками и струями воды под высоким давлением нельзя было выскрести ее до конца. Хотя опилки регулярно меняли, кровь Избранных давно уже въелась в бетонные полы. Внутренности животных были полны всякой дряни на разной стадии пищеварения. В них скапливались и газы, и желчь, и гниль. Общую картину запахов дополнял слегка отдающий мочой запах почек, пряные ароматы селезенки и жирной печени, ингредиентов мясных пирогов и деликатесных паштетов. Парфитт сейчас даже думать не мог о паштете, хотя время близилось к ужину. Самым здоровым был запах парного мяса, отделяемого от еще теплых костей.