— Представь себе, Магнус. Дело срочное, до завтра не ждет.
— Я поверю, когда услышу.
Доктор откашлялся. Колеблется? Смущается?
— За это я прошу тройную плату.
Магнус иронично засмеялся.
— Тройную? За слухи и сплетни?
— И я хочу, чтобы вознаграждение доставили ко мне сегодня же.
Кто-то тяжело опустился в кресло, так что оно затрещало. Бруно догадался, что это был Магнус, который нетвердо стоял на ногах.
— Не думаю, что Бобу Торрансу захочется потерять трех быков за день, док.
— Как хочешь, Магнус. Информация может и спасти тебя, и уничтожить, тут все зависит от того, выслушаешь ты ее или нет.
— Ответь, почему бы мне не засадить тебя в подвал и не вытрясти всю информацию?
— Потому что тогда это будет последний раз, когда ты сможешь использовать меня, а я знаю наверняка, что у тебя больше нет никого, кому бы ты мог доверять.
Бруно смог уловить в голосе доктора легкую дрожь. Он не сомневался в том, что у Феллоуза действительно на руках козырь, раз он так торгуется с Магнусом. А может, доктор просто почувствовал слабость Магнуса. Его приближающийся закат. Бруно ясно услышал вздох хозяина.
— Ладно, док, получишь ты свою конфетку, но только при условии, что к концу нашей встречи я пойму, что твоя информация стоящая.
Бруно расслышал, как доктор присел.
— Меня приглашали к больному в Собор, — сообщил он.
В поспешном вопросе Магнуса отчетливо прозвучало радостное волнение.
— Великий епископ?
— Нет, Магнус, не он. Слушай дальше. Это проповедник, которого он, должно быть, высоко ценит.
— Да? Мужчина или женщина?
— Женщина.
— Мм. Вот это сюрприз.
— У нее Трясучка и язва желудка. Тяжелый случай. Она долго не протянет. Как бы то ни было, Великий епископ послал именно за мной и попросил не жалеть усилий на ее лечение. Как выясняется, она проводила для него какое-то расследование и обнаружила серьезное нарушение. Из архива пропала запись об инциденте. Судя по их разговору, это, должно быть, тяжкое преступление.
Бруно услышал звуки, сопровождающие раскуривание сигары, и это было признаком того, что Магнус начинает терять терпение. «Как бы не пришлось хозяину второй раз принимать ванну», — подумал Бруно.
— Я так понимаю, вся эта болтовня — лишь предисловие к чему-то более существенному, док?
— Я как раз к этому подхожу. Человек, в отношении которого проводила расследование проповедница, один из лучших твоих работников. Ричард Шанти. Ледяной Рик. Он потомок древнего рода.
— Да, это знаменитая династия скотников. И что с того?
— Так вот, кто бы ни выкрал ту запись из архива, он явно прикрывал преступление или обвинение в преступлении настолько серьезном, что даже читать или слышать о нем было небезопасно. В «Велфэр» так обеспокоены этим, что собираются допросить Шанти.
— Они не могут этого сделать. Он мой лучший забойщик. Сейчас, когда мы остались без электричества, он нужен нам больше, чем когда-либо.
— Магнус.
— Что?
— Они ставят его наравне с пророком Джоном. Джоном Кол…
— Я знаю, о ком ты говоришь, черт возьми! — закричал Магнус. — Какая между ними связь?
— Я не знаю. Но и они не знают. Какой бы информацией ни обладал Шанти, ты должен получить ее раньше, чем они. И тебе намного легче это сделать, ведь он работник твоего завода.
В комнате воцарилось молчание, которое Бруно не мог истолковать. Он подумал, что лучше уйти от двери и вернуться к себе, но любопытство оказалось сильнее страха.
— Я не уверен, что это стоит трех быков, док.
— Я еще не закончил. Самое интересное я приберег напоследок.
— Выкладывай.
— Великий епископ направил всех свободных проповедников на поиски пророка Джона. Он намерен схватить его раньше, чем это сделаешь ты, и устроить показательный процесс. Религиозный, если ты понимаешь, что я имею в виду. Он хочет использовать уничтожение пророка Джона для восстановления религиозного контроля над городом. Он хочет, чтобы ты и мясные бароны будущего вновь стали ручными собачками «Велфэр» — как в старые времена.
Бруно услышал уже достаточно, чтобы сообразить, что Магнус может вырваться из комнаты в любой момент. Он тихо прошел в коридор.
Из гостиной доносились крики и рев хозяина. С каждым днем он все больше напоминал зверя.
Проповедница Мэри Симонсон умирала, и она об этом знала.
Она села на больничной кушетке, прислонившись к оштукатуренной стене. Великий епископ был чрезвычайно добр к ней. Теперь, когда конец был близок, она чувствовала, что его особая расположенность вызвана скорее желанием загладить свою вину, а не состраданием. Но все равно она была ему благодарна.