Карина Шаинян
Мясо
Макс зло понужает коня, вглядываясь в следы раздвоенных копыт на тропе. «Затихарились, тушенка ходячая», – бормочет он сквозь зубы. Прислушивается, надеясь, что вот-вот впереди звякнет ботало – за кедрачом Ишмёша уже видны светлые пятна полян, торбаки наверняка пасутся там, невидимые в высокой траве. Душная предгрозовая тишина тайги давит на череп, как тяжелый обруч. К лицу липнут паутинки, с низких ветвей за шиворот сыпется мелкий мусор. Конь, утомленный крутым подъемом, спотыкается все чаще, цепляется ногами за корни и камни. Его шкура потемнела и покрылась желтоватыми хлопьями пены.
Наконец конь встает. Выругавшись, Макс хлещет его чумбуром, рвет повод, но Серко в ответ на удары лишь дергает головой. Раздражение становится невыносимым. Макс орет, лупит по ушам – конь не двигается с места. Трясясь от ярости, Макс спешивается и закуривает. Серко безмятежно лупает светлыми ресницами. Осторожно тянется губами к траве, косясь на хозяина, готовый в любой момент шарахнуться в сторону.
– Я тебя на мясо сдам, – устало говорит Макс. – На мясо…
– Давай съедим, – низкий женский голос звучит прямо за плечом, хриплый от сдержанной жадности. Облившись потом, Макс резко оглядывается. Тропа позади пуста, среди красноватых стволов кедров – ни единого движения. Здесь нет никого – и не может быть. Сиверной тропой поднимаются редко и только по крайней необходимости.
Макс заставляет себя докурить до самого фильтра и отбрасывает сигарету, только когда она начинает обжигать дрожащие пальцы. Вскочив в седло, обрушивает чумбур на конский круп. Серко подрывается, поджав зад, делает несколько тактов короткого галопа и переходит на размашистый шаг, – будто и не стоял только что, изображая запаленного. Макс роется в кармане, вытаскивает заначенный на вечер косяк, разжимает пальцы. Папироса падает на тропу и тут же исчезает, вмятая во влажную землю копытом.
С поляны доносится тихий звон, и Макс сворачивает на звук. Из травы навстречу выдвигается глуповатая морда бычка. Макс объезжает поляну, пересчитывая скотину. Свистом и взмахами чумбура сгоняет стадо на тропу.
Пригнув головы, торбаки под звон боталушек несутся вниз, в Сугойну.
– Чтоб я еще с тобой связался, – говорит Макс Серко. Мельком взглянув на небо, вешает промокший потник на коновязь. В животе урчит; Макс проездил чуть ли не шесть часов, и есть хочется невыносимо. Навстречу с мявом вылетает серый котяра, трется об ноги, мечется вокруг, пока хозяин разводит огонь в печи.
– Соскучился, Гоблин? – спрашивает Макс. – Тоже жрать хочешь?
Он плещет немного вчерашнего супа коту и ставит котелок на огонь. Гоблин мгновенно вылизывает миску и с громким мурчанием кружит по избушке. Макс легонько отпихивает его ногой.
– Иди крыс лови, – говорит он. Желудок сводит от голода, и он переливает еле теплый суп в тарелку. Торопливо ест – из-за Серко потратил слишком много времени на поиски бычков, а надо еще успеть собрать меринов до темноты…
Макс озадаченно смотрит в пустую тарелку. Голод не прошел, лишь слегка отступил, готовый наброситься снова. Закурив, Макс пересчитывает консервы, заглядывает в мешок с крупой. Из деревни поднимутся еще не скоро, но до тех пор еды хватит с лихвой. С хлебом, правда, напряг. И ни капли спирта, – но это даже хорошо. Макс открывает тушенку, вываливает на сковородку. Отломив черствую горбушку, макает в сок.
Он ест, примостившись боком у стола и поглядывая в окно – Серко у коновязи вяло потряхивает головой, отгоняя слепней. «Вот пропастина, – почти добродушно бормочет Макс, машинально отправляя в рот очередной кусок, – и зачем ты мне сдался?». К отдаленному звону боталушек и шуму реки примешивается чавканье и жадное урчание. Макс перестает жевать и откладывает вилку. Настороженно прислушивается – но отвратительные звуки уже стихли.
Макс оглядывает стол, закапанный застывающим жиром. Брезгливо утирает подбородок – к щетине прилипли мясные волокна. Он барабанит пальцами по столу, фальшиво насвистывает несколько тактов «Чунга-Чанги». Поднимает голову и вздрагивает, наткнувшись взглядом на желтые глаза Гоблина. Кот умостился на полке, сжался в комок; серая шерсть стоит дыбом. Несколько мгновений они смотрят друг другу в глаза.
– Сдуреешь здесь с тобой, – говорит наконец Макс.
Голос глохнет в вязкой тишине избушки. Кот беззвучно разевает пасть, спрыгивает на пол и, гордо задрав хвост, идет к дверям.
Посидев еще с минуту, Макс выходит следом, седлает Серко и едет на турбазу в Каралок.
– Не дам, бляха-муха! – кричит Лена. – Споишь мне Мишку, а ему туристов завтра вести…
– Ленка, да один фунфурик!
Они с Мишей начинают пить в доме, но скоро выходят покурить, прихватив спирт с собой. Под навесом у костра хихикает компания туристок. Увидев инструктора, они оживляются. Миша еще достаточно трезв, чтобы быть обаятельным – на свой, слегка разбойничий лад. Его теребят, расспрашивают о каких-то подробностях, и Макс начинает скучать. Отвлеченно рассматривает туристок. В темноте у костра толком не разобрать, но вроде бы симпатичные. Самой старшей – лет двадцать, не больше…
Одна из девушек нагибается к Максу, опасливо косясь на близкий огонь.
– А вы коней сами объезжаете? – низкий и хриплый голос продирает Макса по ребрам. По лицу девушки пробегает секундная растерянность, и она откашливается, смущенно смеется: – Дымно… Сами? – повторяет она чистым сопрано.
Глаза ошалевшие и восторженные. Хорошая девочка. Макс, прихватив стакан, присаживается рядом.
– Выпьешь?
– Это спирт?
Макс ухмыляется. Туристка, заранее скривившись, пьет. Хорошая девочка. И, похоже, приехала одна.
– Ты здесь первый раз?
Она кивает, спрашивает о чем-то. Дребезжит расстроенная гитара, заглушая голос, и Макс придвигается поближе. Пушистые после бани волосы щекочут щеку.
– Как тебя зовут-то? – шепчет он, – Катя? Нравится у нас? – Макс осторожно опирается за ее спиной о лавку, и Катя с улыбкой поправляет челку. Ее голос то и дело оборачивается низким контральто. Лицо девушки становится жадным и испуганным одновременно, и незначительные слова отдаются в Максе горячими толчками. «Дым», – говорит он, и Катя облегченно смеется.
Появляется Лена, гремит крышкой котла, висящего чуть в стороне от огня.
– Ваши все ужинали? – спрашивает туристов. Девушки кивают, только что вышедший из бани парень, смущенно улыбаясь, берется за половник.
– Вы бы тоже покушали, – Лена, не спрашивая, наливает тарелку, сует в руки Максу. Он механически ест, не разбирая вкуса, чувствуя лишь, как горячая жидкость заполняет желудок. Лена шурует в костре, пламя становится ярче.
В борще плавают серые, ноздреватые комки соевой тушенки. Макс откладывает ложку, встает, с сожалением смотрит на захмелевшую девочку.
– Поеду на соль.
Миша с Леной его не слышат, Катя – не понимает, лишь удивленно задирает брови. Макс отходит от костра, в холодную ясную ночь. Его охватывает озноб, в животе снова урчит, будто и не ел только что. Серко дремлет у березы; он едва не падает, когда Макс с размаху затягивает подпругу.
Макс возвращается в избушку только для того, чтобы достать из-под нар увесистый сверток. Под старой байковой рубашкой угадывается железо. Макс оборачивает его плащом, привязывает к седлу и вновь едет в сторону Каралока, однако вскоре сворачивает в неприметный лог, густо заросшем черемухой и пихтой.