Я помню, как в коммуналке карандашик на бумажной веревочке висел возле тяжеленного черного телефонного аппарата. У каждого было свое местечко на стене, чтобы туда контакты записывать… Сейчас в outlooke все, в компьютере и на пяти телефонах, не дай Господи, что-то потерять!..
Мама моя! Почему я живу в этом времени? Мама моя! Почему в этом времени у меня нет мамы…
Я закрываю глаза и отправляюсь в ту страну, в которой я моложе… В страну, которая принадлежит только мне!
Уж точно, что страна эта не с молочными реками и кисельными берегами, в ней живется не легче, чем в других, а может быть, даже сложнее, но тем не менее это — моя страна, меня в нее тянет, и чем быстрее бежит время, тем чаще мне хочется ее посещать!
Я вхожу в нее, и ветер треплет мои волосы… Я тогда носил хеер а ля Анжела Дэвис… Гляжу в отражение оконного стекла, нравятся волосы… Ну вперед, по почти забытым улицам! Запахи!.. Чем больше запахов, тем все лучше вспоминается. И улица, по которой я почти бегу, хоть и не спешу никуда… Запах пива и остывающего асфальта. Где-то недалеко, кажется, пивная или бочка привозная, за той аркой, или нет, за углом… Так и есть. Мужики в очереди к бочке, с толстой хозяйкой. Стоят они все в черных пиджаках, а в руках банки трехлитровые! Кайф!.. А вот булочная, в ней двери крутящиеся, из трех отсеков, чтобы не давились, а входили в святое место чинно, по одному! Вот булка за семь копеек, пахнет поджаристой коркой, Францией, вот полок с трехкопеечными булочками, похожими на самое интимное женское место, здесь и калорийки с изюмом… А «Бородинский» смешался своим терпким запахом с круглым хлебом за сорок копеек…
Выхожу из булочной, а от бочки пивной крик в мое ухо:
— Эй! Ефим!
Я оборачиваюсь и вижу почти забытого мною дядьку. Он машет мне руками, в одной из них пустая кружка…
— Ну как ты? — спрашивает дядька, хитровато так щурясь.
— Нормалек! — отвечаю, заглотав полкружки.
— Вернулся, значит?
— Ага…
— Надолго?
— Как получится! — я вспомнил, как его зовут.
— Ефим, ты навести меня еще!
— Хорошо, Гоша! — так его зовут.
Опять улица, и я почти бегу по ней, широкой и весенней, ночной и молодой!
Слышится голос саксофона. И такая манящая эта песня, такая развязная, что сжимается в паху. А оттого бегу еще быстрее!.. Господи, какой любимый голос! В горле не проглатывается!.. Саксофон визжит!!! Я сглатываю этот визг, я мчусь на зов, расцарапывая лицо о какие-то колючки, стремясь успеть на этот зов, чтобы опередить себя!.. Вот и парадный вход с лампочками!..
— Федя, дорогой! — Я на ходу целую толстого швейцара. Он тоже мне улыбается, но уже вслед, потому что я уже в полумраке ресторана. Вот он, этот надсадный зов, устремлен мне прямо в ухо.
— А-а-а!!! — ору. — Громче, громче!
И вдруг я слышу голос, несущийся навстречу моей песне. Голос кричит:
— Ефим, Ефим!
— Элен! — я раскрываю руки и оборачиваюсь. Ловлю ее, и тотчас все мое лицо в слезах и помаде. Я тоже плачу, и поцелуи наши горячи!
— Ефим, Ефимушка! Ты вернулся! Плачем и смеемся.
— Да, да! Я вернулся! — я кричу, пытаясь переорать голос саксофона.
Я хватаю ее, прижимаю к себе, а потом кручу под бешеную музыку, все быстрее, быстрее!.. И летит туфелька на длинной шпильке в сторону саксофониста. И ловко музыкант ее подхватывает, используя вместо сурдины.
— Ква-ква! Кве-кве-е-е-е! — стонет сакс.
— Тум-тум! Турум-бурум! — отвечает контрабас!
— Кве-е-е-е-е-е!!!
— Бурум…
— Ефим, где ты был?
Смеюсь в ответ. Где был, когда был?.. Я сейчас здесь! И это важно! Ах, ты моя, Элен! Золотая моя, Элен! Белогривая моя!!!
— Пойдем к столу, — говорит громко. — Там такое!..
А там и впрямь!..
— Антоша! Здравствуй, дорогой! — Я подхватываю на руки вместе со стулом друга — гениального скрипача. Потом целую Мусю, его жену, потом Мишаню Боцмана, всех целую, потому что все родные и соскученные по мне!..
— Эй, джазмен, лови! — Я запускаю в сторону эстрады десятирублевку самолетиком. — Выпей за меня! — кричу. — И за всех моих друзей выпей!
— Кве-кве!
— Вернулся, вернулся! — радуются мои друзья.
— Перестаньте кричать! — нервничает Элен. — Дайте поесть человеку с дороги!
А на столе харчо, соленые помидоры и шашлык, маринованные грибочки и чьи-то очки валяются… Как хорошо. Как хорошо, когда тебе радуются друзья!
— Тост, тост! — прерывает гомон скрипач Антоша. И тишина.
— За тебя, Ефим! — Он нервничает и чуть проливает из рюмки. — За то, что ты вернулся, друг, за то, что ты с нами, за то, чтобы ты чаще возвращался!