И я поднялся на ноги.
— Для этого мне понадобится чуть больше света. Я оставил в лампе капельку керосина для торжественных случаев, типа рождественского ужина. Но сегодня тоже большой праздник, верно?
Я догадался, что парни ухмыльнулись под своими масками. Не подозревая ничего худого, они следили, как я неуверенно лавирую по комнате, натыкаясь на все, что попадалось по пути; вот раздался звон разбитого стекла, потом скрип стола, потом глухой шорох падения большой ивовой корзины. Заржав, они обозвали меня «старым пердуном». Наконец я ощупью нашел полку и снял с нее лампу и спички.
— Все в порядке, ребята. Жаль только, ноги меня не слушаются и глаза совсем сдали. Грустная штука старость.
Вспыхнул свет, и они наконец увидели меня. И ясно увидели всю мою берлогу. Я прикусил губу в ожидании первого крика.
И он раздался — крик ужаса, от которого у меня прямо в ушах зазвенело. Остальные сразу поняли, почему вопил их дружок, и так же дико заорали при виде Мистигри, Султана и Кики, выбравшихся из своего разбитого аквариума. В следующий миг Султан уже обвился вокруг ноги одного из парней, другие в панике бросились во все стороны, а я забился в угол, чтобы не угодить под пули, но не упустил ни одной подробности происходящего. Я смотрел, как три мои рогатые гадюки, вспугнутые грохотом выстрелов и яростью людей, вонзают зубы направо и налево, в их щиколотки и ляжки. А Медор, мой восьмиметровый королевский питон, свесившись с потолочной балки, стальным кольцом стиснул одного несчастного, чья грудная клетка затрещала еще раньше, чем я предполагал. И я его хорошо понимаю, моего Медора: последнюю козу он проглотил еще в прошлом году, я одолжил ее у одного грубияна фермера, обжулившего меня на литре молока.
Одному из парней удалось вырваться, и он кинулся бежать в ланды, вопя как безумный; я быстренько водворил на место своих питомцев, пока они не взялись за последнего уцелевшего, который лежал возле комода в глубоком обмороке. Пришлось влепить ему несколько затрещин, чтобы привести в чувство. К счастью, это как раз оказался нужный.
— Ну как, очухался? Теперь нас здесь только двое, ты да я. Заметь, я очень доволен: мне так долго не удавалось договорить до конца все, что накипело. Мои рогатые подружки заперты, а питон уже начал переваривать твоего приятеля и, значит, оставит нас в покое на ближайшие шесть месяцев. Знаешь, воспоминания — упрямая штука, так и просятся наружу, и иногда на них кое-кто клюет. Я не все их распродал, как и свою книжку. Так зачем она тебе понадобилась?
— Я не хочу об этом говорить… Можете пытать меня хоть до завтра, я буду молчать как рыба.
— Ну тогда… Тогда дело грозит затянуться. Потому что терпения у меня вагон и маленькая тележка, так-то, дружок. Хочешь пример? Я до сих пор жду возмещения русских царских займов.
Он медленно стянул с себя вязаную маску и вытер ею взмокшее от пота лицо.
— Ладно… Я усек… Меня зовут Бернар Лампрехт, я живу в Париже.
— Лампрехт… Лампрехт… Ты случаем не родственник Рене Лампрехта, торговца оружием?
— Это был мой отец.
— Браво, браво!.. Достойная семейка! Насколько я знаю, его приговорил к смерти Аристид Первый, король Габона, после государственного переворота, которым, судя по всему, руководил твой папаша… Увы, такие воспоминания не молодят! Так что же с ним сталось?
— Его отдали на завтрак крокодилам. Этот Аристид был ранняя пташка. Нужно сказать, что папаша сбежал из королевского дворца в Либревиле не пустой. Думаю, ему трудновато было покрыть 700 миль с грузом в шесть кило алмазов. В конце концов его изловили в Конго, возле Майюмбе.
— Майюмбе? Да это же там, где я жил!
— Верно. И ему пришлось отсидеть неделю в каталажке рядом с пальмовой рощей.
— Знаю, они построили эту тюрягу в 1959 году, уже после моего отъезда. Ну а дальше?
— А дальше габонцы вытребовали папашу к себе. Только вот эти чертовы алмазы… Никто так и не узнал, куда он их упрятал…
Африканские приключения — это такая захватывающая штука, никогда не заскучаешь. Но на сей раз я понял, что мои собственные по сравнению с этими просто детские игрушки. Парень вытащил из кармана сложенный листок бумаги.
— Старик знал, что его ждет. Ему разрешили написать родным прощальное письмо. Нате, читайте сами.
«Дорогая Аннет, дорогой мой сынок Бернар,
Я чувствую, что доживаю последние часы на этой земле. Что ж, у всех рисковых профессий один конец. Я виновен, но ухожу счастливым. Время, проведенное в заключении в этой тюрьме Майюмбе, позволило мне многое понять и осмыслить. Из моего оконца вдали видна великолепная пальмовая роща, где каждое дерево облагораживает горизонт своим царственным силуэтом. Вот здесь-то и таится смысл жизни — в тени этих пальм. Как же я не заметил этого раньше?! Сколько времени потеряно впустую, за отливкой пушек! Подумать только: одна из этих пальм дает финики! Другая — кокосовые орехи! Остальные — масло! И пальмовую капусту! И рафию![16] И ротанг![17] И ценную древесину! Настоящий ботанический шедевр! И в довершение счастья, вызванного этим нежданным открытием, мне разрешили прочесть, дабы побороть тюремную скуку, единственную книгу, обнаруженную в этих стенах и доселе служившую подпоркой для ножки шкафа. Эта необыкновенная книга называется „Заметки о культуре выращивания масличных пальм в Бельгийском Конго“, она вышла в 1954 году в издательстве „Сельское хозяйство колониальных стран“, дом 3 по улице д'Иксель в Брюсселе (Бельгия). После пальмы эта книга — второй шедевр, ставший мне добрым утешением в ожидании печального конца. Сколько драгоценных советов по поводу высадки пальмовой рощи, сколько волшебной магии в описании зрелости плодов! И какие прекрасные фотографии пальм, особенно та, что на странице 123, где пальмовая роща смотрит на юго-юго-восток и где я ощутил, без всякого преувеличения, подлинный экстаз при виде тридцать четвертой пальмы, если отсчитывать от верхнего левого края снимка. Сам не знаю, почему именно это дерево привлекло меня больше других. Наверное, оно показалось мне самым величественным и прекрасным в кругу своих соседей. Ах, милая моя Аннет, запомни навеки эти мои слова и знай, что будь мне дана вторая жизнь, я провел бы ее, вскапывая землю до полного изнеможения, лишь бы увидеть однажды, как на ней произрастает и высится во всем своем великолепии подобное дерево. Я хочу, чтобы наш сын, когда он станет взрослым, воспользовался моим запоздалым открытием. С любовью к вам обоим, Рене».